Владислав Романов - Дождь
Петр Иваныч съел одну тарелку и запросил вторую. И вторую умял без разговоров, да еще ложку облизал и отвалился от стола.
- А котлетки-то! - всполошилась Боборыкина. - Куриные котлетки!.. С картошечкой... Да капустой, да зеленью, да укропчиком и малосольненьким огурчиком, ну чуть-чуточки, ну капельку!..
Петр Иваныч съел и "капельку". И уже осоловело взглянул на Надежду.
- Я ведь так это... чего доброго, каждый день буду ходить... - сказал он.
- Вот и спасибочки! - просияла Надежда.
- Странный ты человек, Надя... - вдруг сказал Петр Иваныч. - Чего же тебя муж-то... ну, бросил?..
- Кузин-то?.. - заулыбалась Боборыкина. - Это я Кузина бросила! Надоело, Петр Иваныч!.. Ты же видишь, какая я! Если меня любить, веревки вить можно, а он придет вечером, зырк по сторонам и шмыг во двор, а там - поминай как звали! И я одна весь вечер... Жили мы так жили, и все мне это надоело. Вот что, Кузин, говорю, жили мы на одной жилплощади, будем жить на разных! Эт зачем, спрашивает. А затем, говорю я, что надоело! Ну, он туда-сюда, фыркшмыг, а дело уже сделано, детей нет, через ЗАГС пятьдесят рублей и пишите письма. С тех пор друг друга знать не знаем... А тут как-то пришел он, тихий, спокойный, в галстуке. Все, говорит, завязал. Будем по-новому. На ужин в кафе пригласил. А мне тошно стало, хоть вой. Слушай, говорю, Кузин, достань водки! Ну, он достал, а тут ваш... летун...
- А чего ж деток-то?.. - спросил Петр Иваныч.
- Такая вот дура... - стараясь не разреветься, улыбнулась Боборыкина. Когда молодой-то была, не думала! В семнадцать лет родители заставили, в восемнадцать сама, в девятнадцать он...
- Кто, Кузин?.. - удивился Петр Иваныч.
- Да нет, был один любитель острых ощущений... А сколько можно природу вот так... по мордам... Ну, с Кузиным два раза... И на сохранении была, словом, такая вот пока картина...
Надежда держалась, держалась и не выдержала, разревелась. Петр Иваныч обнял ее, и она припала к нему, прижалась.
- Ну-ну, успокойся, еще не поздно!.. Ну...
- Поздно уже, поздно, Петя!..
Неверующий вздрогнул, услышав, как в детстве, свое имя.
- Я тебе говорю, не поздно - значит, не поздно! У меня сестра только в сорок родила. И ничего, парню уж двенадцать лет, крепыш, голова как дом советов!..
- Правда? - перестав плакать, спросила она.
- Правда, конечно! Надо верить в себя, понимаешь! Они долго так сидели: он - откинувшись на спинку стула, а она у него на коленях, прижавшись к нему.
- Ты... - Надежда запнулась, - я... правда тебе нравлюсь, я ведь некрасивая!..
- Ты просто дура! Я даже в Москве когда был, таких, как ты, не видел, а в фильмах уж... - он махнул рукой. - Это я старый, сорок пять лет, старый хрыч, куда мне...
- Ты молоденький, глупый, это я старая, я... - она снова заплакала.
- Не смей плакать!.. Я... Я, кажется...
- Что?! - испугалась она.
- Влюбился! - он затряс головой.
- А я давно так тебя люблю, но сейчас вот... Я не знаю, что со мной случилось, меня словно подменили...
- И я не узнаю... - прошептал Петр Иваныч.
- Ты знаешь... - Она вдруг сделала круглые глаза. - Это потому, что он... появился.
- Кто?
- Ну, тот, что летает!..
- Может быть, я не знаю... Только мне кажется, я все время о тебе думал, еще раньше, - Петр Иваныч помолчал. - Мы ведь и спим с женой на разных кроватях, так, дочь да обеды лишь общие, а все остальное давно уж врозь...
Он пристально взглянул на нее, погладил, и они поцеловались.
Они долго целовались, и она вдруг потянула его в комнату, но он, точно испугавшись, взглянул на часы: без двадцати четыре!
- В два обед кончился!..
Петра Иваныча тотчас прошиб пот, глаза зашарили по комнате, руки машинально подтянули галстук, он надел пиджак.
- Ты иди, а я уж сегодня не пойду, скажешь, что отругал, в общем, что-нибудь такое, ладно? - говорила она, виноватясь.
Он закивал, заторопился, пошел к двери и неожиданно остановился. Выдохнул воздух, обернулся.
- Пошли!..
- Но как же... Разговоров потом не оберешься!
- Ну, как ты будешь сидеть здесь одна?!
- Не знаю...
- Поэтому пошли! Имею я право, как главный бухгалтер, обстоятельно побеседовать с одной из своих подчиненных...
- И, воспользовавшись ее слабостью, склонить к любви!
- Имею право, как любой мужчина СССР!
Она снова прижалась к нему, а он поцеловал ее в нос. И они пошли под руку по улице, и, надо ж, как раз в это время из канализационного люка вылез слесарь Баратынский, чтоб взять гаечный ключ. Увидев Неверующего с Боборыкиной, он опешил, так как Вальку Кузина знал как облупленного и-уж, конечно, всю подноготную самой Надежды, к которой, кстати, собирался завалиться вечерком. Во-первых, баба одна, а это не опасно; во- вторых, для лучшего вхождения в образ Дон-Жуана, чего с Дуськой не наработаешь; в-третьих, по взаимной склонности, ибо Надежда с Кузиным его видели в Тени Отца Гамлета, и Баратынский произвел на Надежду неизгладимое впечатление, что выразилось в ее щедрости - разрешении Кузину выпить сто грамм. Но тогда еще был Кузин, и Баратынский лишь подмигнул Надежде.
И вдруг эта Надежда, можно сказать его Надежда, с Неверующим! С бухгалтером!
- Надь, ты чо, ошалела? - хохотнул Баратынский. - Петр Иваныч, а ты...
Но они оба, даже не взглянув, прошли мимо чумазого Баратынского.
Та-а-к, подумал Баратынский. Это значит; в то самое время, когда я миндальничал, он тихой сапой лишил меня последней надежды?!. Вот старая луковица! У Баратынского даже охота к работе пропала. Он вылез, махнул рукой на аварию и побежал в контору. В конторе сидел Валя Кузин и играл в шашки с пенсионером из 39-й квартиры.
- Валя! Горю! - вскричал Баратынский. - Авария на седьмом колодце, а у меня жена рожает!
- Кто, Дуська? - удивился Кузин.
- А кто же еще, - умываясь и переодеваясь, рассказывал Баратынский, внематочная беременность!
- Это опасно! - бросив игру, сказал пенсионер.
- Еще бы! - вскричал Баратынский. - Надо пойти ей соков купить! Черт, где же деньги?!.
- Во, возьми, пятерка, больше нет! - сказал Кузин.
- А у меня тридцать копеек, - развел руками пенсионер.
- Теперь за пять тридцать уже не продают! - схохмил Баратынский.
- Но все равно возьмите, я прошу вас, - настаивал пенсионер.
- Ладно, - забирая мелочь, тряхнул головой Баратынский. - "Если друг оказался вдруг!.." - процитировал он и запнулся. - Это не то, не про нас. "Друзья! Как много в этом звуке для сердца русского слилось!" Спасибо!.. Баратынский прижал обоих к своей груди. - Валя, сделай аварию! Бегу!
- Завтра не выходи, я выйду! - крикнул ему вдогонку Кузин. - Артист! - с уважением сказал он о Бараратынском.
Надо было действовать, и первое, что сделал Баратынский, сев дома на телефон, позвонил жене главбуха, Катерине Ивановне. Изменив голос, слегка гнусавя, он от имени доброжелателя сообщил, что ее муж замечен в необычное время выходящим из дома его сослуживицы Боборыкиной, и что оба были очень возбуждены, и этот роман может далеко завести.
