Брайан Олдисс - Весна Гелликонии
Пол в коридоре был устлан циновками. Вдоль стен на уровне пояса проходила лента с искусной резьбой. Юлию хотелось рассмотреть ее поближе, но он не осмелился. Остальное пространство стен было без украшений. Шмыгающая носом женщина постучала в одну из дверей. Когда послышался ответный стук, Сатаал распахнул дверь и подал знак Юлию входить. Нагнувшись, он прошел под протянутой рукой своего наставника в комнату. Дверь закрылась за ним. Он видел Сатаала в последний раз.
Комната была обставлена переносной каменной мебелью, покрытой цветными накидками. Она освещалась двойной лампой на железной подставке. Два человека, сидящие за столом, подняли головы, оторвавшись от чтения каких-то документов. Один из них был капитан милиции. Его каска с эмблемой в виде колеса лежала рядом с ним на столе. Другой был худой и седой священник с приветливым лицом, который постоянно мигал, как будто один вид Юлия ослепил его.
— Юлий из Внешнего Мира? Поскольку ты здесь, ты сделал еще один шаг на пути служения богу Акха, — проговорил священник пронзительным голосом. — Я — отец Сифанс, и прежде всего я должен спросить тебя, не отягощают ли твою душу какие-либо грехи и не хочешь ли ты в них исповедоваться?
Юлий был сбит с толку тем, что Сатаал так внезапно покинул его, не шепнув на прощание ни слова. Но он подумал, что уже сейчас должен отказаться от таких мирских понятий, как любовь и дружба.
— Мне не в чем исповедоваться, — угрюмо сказал он, не смотря в глаза священнику.
Священник откашлялся. Заговорил капитан.
— Юноша, взгляни на меня. Я капитан стражи северного прохода Эброн. Ты прибыл в Панновал на санях, запряженных упряжкой Грипси. Она была украдена у двух известных торговцев этого города, Атримба и Праста, которые жили в Вакке. Их тела были найдены в нескольких милях отсюда, пронзенные копьями. Судя по всему, их убили во сне. Что ты скажешь относительно этого преступления?
Юлий смотрел в пол.
— Я ничего об этом не знаю…
— Мы думаем, что ты знаешь все. Если бы преступление было совершено на территории Панновала, ты заплатил бы смертью. Что ты на это скажешь?
Юлий почувствовал, что его бьет озноб. Он совсем не ожидал такого поворота событий.
— Мне нечего сказать.
— Очень хорошо. Ты не сможешь быть священником, пока эта вина лежит на твоей совести. Ты должен сознаться в своем преступлении. Ты будешь брошен в одиночную камеру, пока не заговоришь.
Капитан Эброн хлопнул в ладоши. Вошли два солдата и грубо схватили Юлия. Он несколько мгновений сопротивлялся, оценивая их силу, но когда ему резко заломили руки назад, он позволил увести себя.
«Да, — подумал он. — Святилище полно священников и солдат. Ловко они меня провели. Какой я дурак, что попал им в лапы».
Он вовсе забыл о тех двух господах. Двойное убийство тяжелым камнем лежало у него на сердце, хотя он пытался оправдаться перед собой, напоминая, что они тоже пытались убить его. Не одну ночь он, лежа в своей постели в Вакке и устремив взор в потолок, видел перед собой того господина, который старался подняться и вырвать копье из своих внутренностей.
Камера была маленькая, сырая, темная.
Когда он немного пришел в себя, то стал осторожно обшаривать все вокруг. Но в камере, кроме зловонной сточной канавы и низкой скамьи для спанья, ничего не было. Юлий уселся на скамью и закрыл лицо руками.
Ему дали достаточно времени, чтобы подумать. Его мысли в этой непроницаемой тьме жили собственной жизнью, как будто были порождением бредового состояния. Люди, которых он знал и которых не знал, сновали вокруг, занимаясь своими таинственными делами.
— Мама! — закричал он.
Онесса стояла перед ним такой, какой была до болезни — стройная и сильная, со строгим вытянутым лицом, которое с готовностью расплывалось в улыбке с едва приоткрывшимися губами. На ее плече была огромная вязанка хвороста. Перед нею трусил выводок черных рогатых поросят. Небо было ослепительно голубое, ярко светили Беталикс и Фреир. Онесса и Юлий шли по тропинке из темного леса и были ослеплены ярким светом. Казалось, что никогда они не видали такой пронзительной голубизны. Казалось, она заполнила весь мир.
Перед ними было разрушенное здание, к которому примыкала лестница из таких же полуразрушенных камней. Онесса бросила на землю вязанку хвороста и почти бегом поднялась по лестнице. Она подняла вверх руку в перчатке. В морозном воздухе прозвучала ее песня.
Редко видел Юлий свою мать в таком хорошем настроении. Почему он так редко видел ее такой? Не смея задать вопрос прямо, но страстно желая услышать ответ, или хотя бы слово, он спросил:
— Кто построил этот дом, мать?
— Он всегда стоял здесь. Он стар, как эти холмы.
— Но кто построил его?
— Не знаю. Может, отец моего отца, давным-давно. Наши предки были великими людьми, и у них были большие запасы зерна.
Эта легенда о величии его предков по материнской линии была давно известна Юлию. Как и эта подробность о больших запасах зерна. Он поднялся вверх по разрушенным ступеням и с трудом открыл неподдающуюся дверь. Когда он вошел вовнутрь, придерживая плечом дверь, с пола поднялось облако снега. Там было полно золотистого зерна, которого им всем хватит надолго. И оно вдруг поползло к нему, огромные кучи стали перескакивать со ступеньки на ступеньку. Из-под зерна показались два трупа, два мертвеца, которые, широко раскрыв слепые глаза, потянулись к свету.
Он с криком вскочил на ноги и шагнул к дверям камеры. Он не мог понять, откуда пришли эти страшные видения. Ведь не он же породил их.
Он подумал: Тебе ли говорить о снах? Ты только сейчас вспомнил о своей матери. Ты ведь ни разу не сказал ей ласкового слова. И’ похоже, ты действительно ненавидел своего отца. Ведь ты даже был рад, когда фагоры увели его.
Нет, просто тебя ожесточила жизнь. Ты стал жестоким, хитрым. Ты убил двух торговцев. Что из тебя получится? Тебе лучше сознаться в убийстве и положиться на волю Божию.
Ты так мало знаешь жизнь, ты хочешь постичь весь мир. Акха должен знать все. Его глаза видят все. А ты настолько ничтожен, что твоя жизнь — не более, чем то странное ощущение, которое возникает, когда у тебя над головой пролетает чилдрим.
Он удивился собственным мыслям. Наконец он стал бить кулаком в дверь. Когда его вывели из камеры, он узнал, что пробыл в заточении всего три дня.
В течение одного года и одного дня Юлий служил послушником в Святилище. Ему не разрешали покидать пределы Святилища, и он жил все это время в келье. Он не знал, вместе или порознь плыли по небу Беталикс и Фреир. Желание вновь увидеть белое безмолвие постепенно покидало его, вытесняемое величественным полумраком Святилища.
