Александр Марков - Жестокая реальность
Он прыгнул на землю, потом стал приседать, разминая затекшие ноги. В это время солдат закрыл ворота. В пещере сразу стало темно. Свет тонул в листве. К аэроплану подошли два авиамеханика. Мазуров едва не вскипел, когда один из них подал ему руку и хотел помочь вылезти из кабины.
- Я сам, - сказал Мазуров, не скрывая недовольной гримасы.
- Это все из-за генерала Духнова, - сказал Шешель, наблюдая за происходящим. - Когда он собирался к нам, то поспорил на ящик шампанского, что сумеет обнаружить с воздуха наш аэродром. У меня в баках почти закончилось топливо, а над летным полем я пролетел трижды. Когда мы сели, у генерала так затекли ноги, что, спрыгнув с аэроплана, он упал и с полминуты не мог подняться. Теперь солдаты не хотят, чтобы такой конфуз случился еще с кем-то.
- Я признателен за такую обо мне заботу, - сказал Мазуров, - и понимаю, что в этой маске похож скорее на налетчика, но все-таки могу позаботиться о себе сам.
Мазуров снял шлем и маску. Волосы взлохматились. Их немного причесал ветер. Стало холодно, тело пробил озноб, поэтому Мазурову захотелось выйти на летное поле и погреться - там светило солнце.
В лесу располагалось несколько пулеметных вышек. Они охраняли подступы к аэродрому. Немцы не раз пробовали его обнаружить, но у них так ничего и не вышло. Когда наступит осень и листва опадет с деревьев, его уже не спрятать. Правда, к тому времени аэродром будет уже не нужен. Линия фронта уходила на запад.
Деревянный сруб наполовину врыли в землю. С боков его присыпали землей. На ней уже проросла густая трава, а кое-где появился чахлый кустарник. Вот она, келья полковника Семирадского. Если человек перестанет вмешиваться в жизнь природы, то уже на следующий год на крыше сруба прорастут кусты, а потом время съест бревна, из которых он сложен, и тогда крыша провалится, а годы постепенно залечат все раны, которые человек нанес лесу.
Окна в стенах прорубить забыли. Внутри сруб освещался крохотным огоньком, ютившимся на кончике фитиля, вделанного в гильзу из-под артиллерийского снаряда. Его усилий не хватало, чтобы разогнать темноту, более того - огонь вел себя тихо, так чтобы темнота не разозлилась и не набросилась на него.
Полковник Семирадский спал, подложив под голову руки, согнувшись над небольшим письменным столом. Обычно на нем лежали карты, на которых полковник отмечал места предстоящих бомбардировок, но сейчас карты стояли в углу сруба, свернутые в рулоны, а на столе валялся раскрытый где-то ближе к концу томик Пьера Бенуа. Полковник увлекался приключенческой беллетристикой.
В течение последней недели Семирадскому удавалось спать не более пяти часов в сутки, да и то это время выкраивалось с трудом и обычно делилось на два или три сеанса. Немцы активизировались. Они подтягивали подкрепления. Но и без этого на пилотов навалилось так много работы, что Семирадский, как он ни наслаждался полетами, уже начинал желать, чтобы их стало поменьше. У него не было лампы, где жил джинн, и негде было поймать золотую рыбку, поэтому это желание исполнится, только когда закончится война. Впрочем, полковник опасался, что тогда он будет тосковать по прошлому, жизнь потеряет вкус, а полетов станет слишком мало.
Он спал нервно, реагируя на каждый шорох, готовый в любой миг вскочить и броситься к своему аэроплану. Как только Шешель и Мазуров, пригнувшись, чтобы не удариться головами о притолоку, вошли в убежище, полковник проснулся. Его глаза не сразу прояснились, и какое-то, едва уловимое мгновение в них еще оставался отсвет сна, но никто не успел увидеть этого так быстро он исчез и спрятался в темноте. Семирадский улыбнулся. Он встал из-за стола, отодвинув ногой стул и подошел к Мазурову.
- С возвращением, Николай, - сказал он, осторожно пожимая капитану руку.
Он хорошо знал Мазурова. "Ильи Муромцы" из эскадры Семирадского выбрасывали отряд штурмовиков на тот мост, а истребители прикрывали их.
- Можешь не церемониться, - сказал Мазуров. - Меня неплохо залатали. Профессор Арбатов собрал кость из кусочков. Удивительно, как ему это удалось. Рука ноет к перемене погоды, но это вполне терпимо. Зато я могу предсказывать погоду лучше метеорологов и при этом не нуждаюсь в приборах.
- Я попрошу, чтобы тебя оставили у меня. С метеорологами невозможно связаться, а даже если это и получается, то их прогнозы частенько бывают неправильны. Наверное, следует кому-нибудь из них сломать что-нибудь, чтобы их предсказания наконец-то стали точными, - улыбнулся Семирадский.
- Какой ты все-таки жестокий! Раньше я за тобой таких кровожадных наклонностей не замечал. Неужели Бенуа тому причиной?
- Неплохая книга. Рекомендую. Можешь взять ее, когда дочитаю. Французы, прослышав о моих пристрастиях, прислали мне в нагрузку к "Фарманам" несколько пачек книг.
- Представь себе, за время моего вынужденного безделья, то бишь излечения, я уже познакомился с ней. Видимо, у французов забиты все склады в книжных магазинах и они решили высвободить их, отправив книги нам в подарок. А кроме книг французы ничего не прислали? - Зубы Мазурова блеснули в улыбке.
- Прислали. Пять ящиков шампанского. Но оно уже закончилось. Приходится часто обмывать победы.
Шешель стоял на пороге, прислонившись к дверному косяку, и молча слушал разговор.
- Ты чего встал там как страж? - сказал Семирадский, обращаясь к нему. - Проходи и садись к столу. Сейчас денщик организует чай с вареньем.
- Чай - это хорошо, но я уже согрелся. Хочу порыться в двигателе. Что-то он меня беспокоит. Правда, боюсь, что немцы не дадут времени отремонтировать его всерьез.
- Как знаешь, - сказал полковник.
У денщика была округлая физиономия. Казалось, что его губы за краешки привязаны веревочками к ушам. Улыбка, очевидно, всегда оставалась на его лице, сколько он ни старался делать серьезное выражение. Денщик походил на румяный калач. Пилотом он станет только тогда, когда аэропланы начнут принимать на борт сотни и тысячи килограммов полезной нагрузки. Аккуратная форма хоть сидела на нем мешком, все-таки делала денщика худо-бедно похожим на солдата. Правда, отряд, составленный из таких вояк, много не навоюет и скорее станет пушечным мясом. Все в эскадре знали, что денщик пописывает стишки, в которых он представлял себя асом. Они под псевдонимом Е.Д. регулярно появлялись на страницах журнала "Воздухоплаватель" и считались недурственными, поскольку в них со знанием дела говорилось о "колбасе", то бишь о дирижаблях, о немецких воздушных пиратах и о сражениях под облаками. У денщика даже появились поклонники, главным образом из числа начинающих стареть одиноких дам среднего достатка, которые наверняка были бы раздосадованы, узнав, что их кумир видел аэропланы только со стороны и самое большее, на что он решился, - это забраться в пилотскую кабину и посидеть там несколько минут. Взлетать в воздух, даже в качестве пассажира, денщик боялся, а поэтому отказывался от всех предложений авиаторов взять его с собой. Пилоты убеждали его, что полет пойдет на пользу, что в его творчестве появятся новые мотивы и он станет более живо чувствовать материал, но Е.Д. не соглашался. Природная скромность мешала ему добавить к инициалам еще что-нибудь. Например, "граф Е.Д." или "штабс-капитан Е.Д." Это, конечно, было простым поэтическим преувеличением, но на подлог денщик не шел. Писать же перед инициалами правду - рядовой, из крестьян, он не решался, считая, что это несолидно. Подобными подписями можно распугать всех почитателей. Денщик не любил рисковать.
