Андрей Попов - Обманутые сумасшествием
Слова капитана слегка обжигали, холодно и бесцеремонно раскрывая душевные недуги Оди, о которых и так все уже догадывались. Но тот быстро смирился, так как слова эти были правдой, а Кьюнг, тактично намекнув, что данный разговор останется лишь между ними, продолжил:
– Будь спокоен, я за свою жизнь поведал такое количество этих могил, что они во мне давно уже не вызывают никаких эмоций. Рабочее сырье — не более… Все, едем назад!
Планетоход вновь заурчал и поплелся по только что проторенной колее. Его звук, как впрочем и любой звук, возникший в океане вечной тишины, немного разгонял повсеместное уныние, притуплял чувство угнетения, вносил хоть какую-то живость туда, где властвовала только смерть. А сигнальные огни звездолета, показавшиеся вскоре, представляли, пожалуй, единственное отрадное зрелище. Уныние и тьма здесь были тождественны друг другу, слова-синонимы, означающие практически одно и то же.
Во мраке звездолет чем-то напоминал… нет, сравнение явно идиотское, но это первое, что приходило на мысль любому, кто имел возможность посмотреть на него издали. Короче, он сильно походил на наряженную новогоднюю елку, украшенную гирляндами разноцветных огоньков. Впрочем, эту глупую ассоциацию вызывали именно огни, так как форму и контуры самого лайнера во мраке было почти не разобрать. Маленький островок жизни среди тления и скорбных могил… Какое-то безумное торжество, делающее неравный вызов вездесущей печали…
Однако, что такое жизнь? И что такое смерть? Кто-то сказал, что лишь зеркальные отражения друг друга.
* * *Работы начались практически незамедлительно. Всем хотелось только одного: как можно скорее покончить с этим НЕблагородным, НЕблагодарным и НЕблагообразным делом могильщиков и сматываться назад. Как уже говорилось выше, разделились на три группы: Кьюнг — Оди, Линд — Фастер, Айрант — Фабиан. На языке похоронный компаний это называлось расселить пассажиров по своим квартирам. Трупы аккуратно вынимались из грузового отсека и укладывались в объемные передвижные контейнеры-катафалки, которые потом цеплялись к планетоходам и доставлялись к месту захоронений.
Смерть была вновь потревожена. А ее вечные пленники отправлялись в свой последний путь… За тысячелетия теософских споров так и не пришли к общему выводу: является ли смерть святыней или проклятием, или даже так — святым проклятием. Здесь, на Флинтронне, она являлась практически ВСЕМ. Первопричиной реальности, самой реальностью и ее завершающей стадией.
Сама погребальная технология была стара и до тупости примитивна. Встроенные под днищем планетохода ковши экскаватора вырывали неглубокие ямы, в них аккуратно укладывались усопшие, потом засыпались песком, вручную приходилось лишь подравнивать окантовку могил. Затем устанавливались соответствующие памятники, и на том похоронная церемония считалась завершенной. Планетоход разрывал новые ямы… и далее по тому же алгоритму идет бесконечный цикл.
В первую смену никто не чувствовал утомления. Движимые каким-то безумным героизмом, они и впрямь мнили, что копошась вместе с покойниками, они совершают целый вселенский подвиг. Но уже очень скоро эта однообразная, грубая и монотонная работа начала откровенно надоедать. А первичные чувства космической экзотики и диковатой черной романтики быстро угасли. Незнакомая взору конфигурация звезд, свисающих с неба, тоже лишь поначалу вызывала некое любопытство. Впрочем, наблюдательный глаз смог бы заметить в черном полотне галактического пространства уродливые подобия тех созвездий, что видимы с Земли. Наше Солнце маленькой светлой точкой, искоркой ностальгии затерялось во множестве себе подобных. Запуталось среди других звезд, стало мизерным, абсолютно холодным и ничтожным, практически неотличимым от своих мертвых соседей. Порой и вправду казалось — оно было уже нереальным, просто нарисованным на небе и оставшимся лишь в воспоминаниях…
Тем не менее, окончание первой смены являлось Событием с большой буквы. Айрант даже не хотел покидать кладбище, все бродил между могил, «наслаждался их красотой». Потом догонял остальных и кричал по радиосвязи как ненормальный:
– Здесь настоящий рай! И милый сердцу край!.. Кстати, я все забываю, с какой вы планеты?
* * *Звук планетохода переходил в гулкое урчание, когда тот разгребал под собою пески, оставляя продолговатую яму. Прожектора наполняли ее своим искусственным светом: ярким, пронзительным, но лишенным тепла и радости. В глазах рябила желтизна песков и матовая краснота глинистого грунта. Линд подолгу вглядывался в эти раскопки, надеясь отыскать если не драгоценность, то что-нибудь заслуживающее внимания. Но увы… одна окись кремния, глина и кристаллики заледенелой влаги — словом, привычная для взора обыденность, единственной драгоценностью в которой были лишь мелкие бесформенные камни, да и те попадались крайне редко.
– Кто там следующий? — всякий раз, когда возникал чей-либо голос, тишина испуганно вздрагивала.
Фастер указал на труп молодой девушки, красота которой, не тронутая тлением, хорошо проглядывалась сквозь полиэритан. И оба осторожно уложили ее в только что приготовленное углубление. Последнее движение тела. Последний, прощальный блеск исчезающих звезд. Последний знак внимания со стороны еще живущих…
– Жалко таких… — Линд говорил то, что на самом деле думал. Несколько секунд он полюбовался живописным узором ее лица и махнул рукой. Еще через пару минут на этом месте образовался бугор свежеизрытого песка. — Кто там на очереди?
– По виду какой-то профессор, — Фастер пододвинул труп поближе к краю контейнера.
– Послушай, ты и здесь читаешь свои молитвы? — врач резко сменил тему разговора, желая, быть может, внести некое разнообразие в тупую монотонность механической работы. — Хоть бы рассказал какой-нибудь анекдот, а то все молчишь и молчишь… Всяко веселее стало бы.
Фастер, рассказывающий анекдоты, если такое мыслимо вообразить, являлся бы сенсацией дня, поэтому Линд и не пытался скрывать иронию своих слов. Его напарник частенько игнорировал вопросы, будь в них пошлость или глумление над верой. Скорей всего, он отмолчался бы и сейчас, но потом все же нехотя пробурчал:
– Не имею к ним пристрастия. Пустое занятие для пустых людей.
– Извини, приятель, пусть каждый из нас остается при собственном мнении, но я тебе выскажу свое: все мы подохнем, уляжемся где-нибудь рядом и будем медленно догнивать, позабыв о бедах и радостях.
– А куда же денется душа? — радиосвязь, искажая естественный тембр голоса, делала его чужим, незнакомым, пришедшим из неведомой глубины. Причина, из-за которой Линду вдруг показалось, что не Фастер, а некий дух из потустороннего мира гулко и внушительно спросил его: «А КУДА ЖЕ ДЕНЕТСЯ ДУША?».
