Александр Колпаков - «На суше и на море» - 66. Фантастика
Они вышли, сконфуженные, немного растерянные оттого, что не могли составить никакого определенного мнения относительно результатов визита и своего ближайшего будущего. Они не знали, что, когда за ними закрылась дверь, Брэдшоу сразу утратил педантичность и сдержанность: он схватил судовой журнал «Аргонавта», раскрыл его и буквально впился в его страницы, бледные губы его были плотно сжаты, и он снова и снова пробегал глазами каждую строку…
Под океанариум была оборудована часть естественной лагуны атолла. Лагуна имела форму неправильного овала с тремя вытянутыми рогами. Ее наибольшая длина приближалась к двум с половиной морским милям, с севера ее перегородили бетонной стеной. У края образовавшегося огромного бассейна над водой на бетонных столбах поднималось длинное в форме буквы «Т» здание морской лаборатории. Бассейн разделили перемычками, и в каждом из отсеков была своя фауна и флора.
Двухэтажное здание из стекла и алюминия, обдуваемое со всех сторон ветрами, было прикрыто для защиты от обжигающих солнечных лучей и от тропических ливней пологой двускатной, почти плоской крышей с далеко выступающим карнизом. Пассатные ветры умеряли дневной зной, искусственно охлажденный воздух поступал в здание, и даже в сильную жару в нем чувствовалась прохлада.
Минуло не больше трех недель, и кузен Кофера мистер Бенедикт, словно восставший из небытия после письма Марби Кэйла, находился уже в пути где-то в районе Азорских островов (лететь самолетом он не решился), чтобы лично принять обещанный ему подарок. И тут небывалое происшествие стало надолго предметом самых горячих споров на атолле.
По заведенному порядку сотрудники лаборатории приступали к работе в шесть утра. Время между двенадцатью и восемнадцатью часами они могли использовать, как им вздумается. Это была сиеста — время дня, когда зной достигал наивысшей силы и расслабляюще действовал на человека. Занятия возобновлялись к вечеру и при желании могли продолжаться далеко за полночь. Чтобы не отвлекать персонал морской станции от исследовательских работ, исключить нежелательные конфликты и не застраивать атолл многочисленными домами, к службе на станции допускались только холостяки или те, кто согласен был надолго оставить семью па континенте.
Скандальное происшествие, взбудоражившее весь атолл, произошло в понедельник в конце января. Дневная жара уже спала, но странное до нелепости сновидение и ноющая боль в деснах заставили ассистента Марби Кэйла — Хьюберта Рутта — проснуться. Начинало смеркаться, электрический вентилятор на стене назойливо жужжал, бумаги на письменном столе шуршали, во рту чувствовался металлический привкус. Хьюберту шел двадцать третий год, он был энергичен и неутомим. Лучше других он умел окрашивать биологические препараты, а его тончайшие срезы с микротома добавляли славы Марби Кэйлу. Едва проснувшись, Хьюберт дотронулся языком до распухших десен: десны кровоточили, во рту чего-то недоставало…
Придя в себя от неожиданности, он привстал на влажных от пота простынях… Недоставало пяти зубов… Они были выломаны… Бесследно исчезли передние резцы в обеих челюстях и правый верхний клык. Рутт упал на подушку. Чудовищное открытие потрясло его. Он ничего не понимал, он перестал замечать даже боль. Пролежав с четверть часа, Хьюберт Рутт приподнял голову и сплюнул на пол. В воздухе промелькнул сгусток крови. Рукой вытер разбитые губы и взглянул на пальцы. Они были грязны, с обломанными ногтями. «Мои зубы, — с душевной болью подумал молодой человек, — где мои зубы?»
Босоногий, в трусах, он сидел на краю кровати и обалдело оглядывал обстановку: скомканная измятая постель, два стула — один у окна, другой у кровати, письменный стол с аккуратной стопкой библиотечных книг, крохотный платяной шкаф, на стене портрет матери в светлой рамке, на противоположной стене картина — закат на море в багровых тонах и парусник — чайный клипер «Флайинг Клоуд» («Летящее облако)», идущий под всеми парусами.
Странный, необычайно яркий, похожий на реальность нелепый сон не выходил у него из головы. Еще с полчаса Рутт пребывал в тягостном раздумье. Приложив руку к щеке, он побрел к умывальнику. Взглянул на свое лицо в зеркале и не узнал себя. В углах губ запеклась кровь. «И в таком виде я появлюсь в лаборатории!..» — с горечью подумал Хьюберт и тупо уставился в зеркало.
По-видимому, он долго не замечал настойчивого телефонного звонка, потому что, когда снял трубку, сердитый голос Кэйла произнес: «Все еще отсыпаетесь, Рутт?… Анализ кишечной флоры нематод[1] буду, по-вашему мнению, делать я? Нужно, чтобы вы занялись сегодня этим самостоятельно. Я чувствую себя неважно и, наверное, не выйду. Действуйте!..»
— Отну минуту, миштер Кэйл, — заторопился Хьюберт, — мне нушно кое-что шкашать фам…
— Что такое? — переспросил Марби Кэйл. — Кто у телефона? Мне нужен Рутт. Кто у телефона?
— Миштер Кэйл, это я, Хьюберт, — прошепелявил Рутт, — шо мной што-то шлушилось, пока я шпал…
— Так это вы?!. Что это значит? Вы не знаете, что с вами случилось? А ваш невнятный выговор? Чем у вас набит рот? Послушайте, это вы, Рутт?!
— Та, та! Разумеетша, это я.
— Что-то я не пойму, что, собственно, приключилось с вами? Совсем не узнаю ваш голос.
— Проштите меня, миштер Кэйл, но я и шам не ушнаю швой голош!
— Вы шепелявите, точно вам восемьдесят лет и вы забыли в ванной свои челюсти!
— Пока я шпал, миштер Кэйл…
— Что же дальше?
— Пока я шпал, — без конца повторял ассистент Кэйла, — я шамым непонятным обрашом лишилша пяти шубоф.
— Пока вы что?… — хохотнул Марби Кэйл.
— Пока я… Это шамая необыкновенная иштория, какие я только шнаю!
— Самая «глупейшая» хотите вы сказать?
— Мошет быть, — охотно согласился Рутт.
— Вы не можете выйти на станцию?
— Нет, — поспешно прошамкал Хьюберт, — я непременно выйду, хотя и лишилша пяти шубоф… Во рту полно крови…
— Вы лишились пяти зубов?! — будто только сейчас осознав это, воскликнул Кэйл.
— Та, шэр, — меланхолично ответил Рутт.
— Так, и у вас неприятности?!. - почти выкрикнул Кэйл.
Хьюберт был крайне изумлен и необъяснимой вспышкой шефа, и тем, что в трубке послышались частые гудки. Чем объяснить, что шеф оборвал разговор?
Между тем Кэйл не опустил спокойно трубку, а с лязгом бросил ее на контакты.
— Кажется, я зашел слишком далеко и события приняли чересчур бурный характер, — вполголоса пробормотал он, уставившись в темный угол. Помассировав правую руку, он схватил левой телефонную трубку и вызвал Кофера. Ошибся, начал набирать номер снова и замер, слушая четкие сигналы зуммера.
