Вячеслав Куприянов - Башмак Эмпедокла
Эмпедокл ощутил себя вдруг веселым цветком кипрея, и если прежде он подчинял себе ветер, то теперь трепетал на ветру, и он выдохнул навстречу ветру свои бесплотные слова - о, как долго еще колыхаться, вянуть и восставать, пока снова придет рождение в человеке! И к нему спустилась бабочка Прозерпина и лишь ему слышимо просвиристела - что время относительно, и что оно уже прошло и пришло как его время, и что Свифт уже два года как родился, а теперь и его время в цепи перерождений. Вот на этом и заканчивается одна из историй 13-го тома, под ней дата написания 1978 год, год очередного извержения Этны.
* * *
Я очень обрадовался, когда в серии оЖизнь замечательных людейп запланировали книгу о Померещенском. Узнал я об этом разговорившись с уличным продавцом сапог, который оказался сотрудником редакции. Он и сказал мне, что никак не могут найти автора для этой книги, так как никому не удается встретиться лично с Померещенским, всем он отказывает, а без бесед с ним какая жизнь. Тогда я спросил, доверят ли мне написание этой жизни, если я добьюсь такой встречи. Продавец сапог заверил меня в этом, дал мне нужный номер телефона и спросил размер моей обуви. На мои звонки откликался только автоответчик, говорящий одну и ту же фразу - призрак бродит по Европе, из чего я заключил, что хозяин в творческой командировке за границей. Но вот наконец писатель мелькнул по телевидению в костюме для подводного плавания, он рассказал, как гостил у своего коллеги в Коломбо, тренируясь в его водолазной школе и беседуя о звездных войнах. Ничего себе, Европа, подумал я и тут же позвонил подводнику. Трубку сняла женщина и твердым голосом на ломаном русском языке объяснила, что хозяин к аппарату не подходит, так как за сказанное им по телефону ему не платят гонорар. И у себя никого не принимает, так как и эти разговоры никто ему не оплатит. Тогда я написал ему письмо.
Милостивый Государь! Узнав о Вашей недавней одиссее в зеленоватых водах Индийского океана, я подумал, что Вы несомненно захотите снова вернуться на омываемый этим океаном остров. Говорят же на любимом Вами Цейлоне по-тамильски и по-сингальски. Я давно увлекаюсь как этими языками, так и Вашей поэзией, которую я перевожу на эти языки. Беру на себя смелость предложить Вам эти переводы, чтобы Вы могли ими распорядиться по своему усмотрению. К тому же в древнем городе Канди, где хранится зуб Будды, у меня есть хорошие знакомые журналисты, они с удовольствием Вас напечатают, если Вас не смутит их склонность к троцкизму. В надежде быть Вам полезным имею честь кланяться
Ваш покорный слуга
и поставил свою подпись. В библиотеке иностранной литературы я заказал несколько книг на этих экзотических языках и тщательно переписал несколько текстов, располагая их в виде стихотворений. Буквы были очень красивы и рисовать их было приятно. Так я готовился к встрече. Ответа все не было, и прошел слух, что Померещенский болен, наконец, тропической лихорадкой и не придет на свой вечер в клубе имени Чаадаева, поэтому там соберутся молодые литераторы, которые расскажут о своих встречах с поэтом, когда это еще было принято и было возможно. Я побывал на этом вечере. Вечер вел поэт Мопсов, известный тем, что был женат на одной из бывших жен Померещенского. Он выразил надежду, что П. скоро поправится и дал слово кому-то из молодых. Тот рассказал, что приехал на дачу к П. с двумя товарищами, они долго маялись у калитки, наконец кто-то в доме обратил на них внимание, подошел к калитке и из-за забора спросил о намерениях. Молодые сказали, что они молодые поэты. Кто-то за забором ушел, видимо, с докладом о прибытии смены, вернулся и спросил - откудова? Из города, отвечал рассказчик, а мы из деревни, соврали двое других. Кто-то ушел, опять вернулся и передал, что тех, что из деревни, велено впустить, а что из города, пусть проваливает. Тех, что прошли, предупредили, что не больше десяти минут, они и увидели П. в кимоно, в мольеровском парике и с кальяном, его ему из Турции привезла его новая жена. Встретив молодежь, П. оживился, воскликнул: молодо - зелено, потом вытолкал кого-то из домашних, прикрыл дверь и полушепотом поведал молодым старый, но смелый анекдот. Затем ворвались домашние и выпроводили молодых, а П. кричал им вослед: выражается сильно русский народ! Вот так и писать надо! В этот момент вскочил другой молодой поэт, выбежал на сцену и с негодованием заявил, что такая история была именно с ним и с двумя его приятелями, и был П. не в кимоно, а в тулупе на голое тело, в сомбреро и с хоккейной клюшкой в руках, ее ему в Канаде нападающий ихней сборной подарил. И еще П. поинтересовался, из какой деревни, есть там свой говор или нет, и анекдот тоже рассказал. Вот ты, набросился он на предыдущего рассказчика - ты помнишь, какой анекдот? Предыдущий растерянно заявил: забыл. Вот и я тоже забыл, вдохновенно закричал другой молодой, - а при этом он еще отложил клюшку и вот так сделал - и он показал, как. Ну, вы там, полегче, встрепенулся ведущий Мопсов. Да, все так и было, подтвердил первый молодой, он отложил кальян и сделал вот так: и он показал, как. Ведущий попросил обоих со сцены и сам взял слово. Дорогие товарищи, я верю вам обоим. Когда еще я был молодым, со мною произошло соответственно то же самое. Только П. тогда передал: те, что из деревни, пусть отваливают, а те, что из города, пусть заходят, и был он в галифе, в буденновке и в галошах на босу ногу, в руках у него, кажется, кнут был, мы еще испугались, его ему подарила делегация ковбоев из Техаса, но тут домашние нас вытолкали, а он еще кричал вослед, как писать надо. Кто-то крикнул из зала: а анекдот рассказывал? Рассказывал, как же, как же, кнут отложил и сделал вот так: Мопсов увлекся и показал так. Раздались бурные аплодисменты. В это время дверь в зал приоткрылась и, вначале не замеченный из-за рукоплесканий, а потом и не сразу узнанный, так как был в белом медицинском халате, в ночном колпаке из английских романов, в резиновых охотничьих ботфортах и с китайским веером в руке - сам Померещенский, он боком крался к сцене, кому-то подмигивая. Рукоплескания стихли на миг и тут же разразились с утроенной силой. Я только на десять минут, - утешил всех П. Врач оказался поклонником моего таланта. Он сейчас за меня в моей постели лежит, но долго он там не протянет, ведь у него свои домашние, а у меня свои. Да и скорая торопится. Так вот, чтобы, так сказать, продолжить вспять преемственность поколений, расскажу-ка я вам о том, как я навещал самого поэта Рапануйкина, он тогда еще почти был жив. При имени Рапануйкина в зале все подскочили.
Итак, начал Померещенский, хотя было заметно, что лихорадка его основательно трясла, итак, не помню сколько нас тогда было, молодых, кто из города, кто из деревни, а кто и Бог знает откуда, приехали мы к даче поэта, дали знать о себе, разложили костер, печем картошку, ждем. Рапануйкин тогда разводил на даче верблюдов, он, говорили, владел секретом превращения их в Пегасов. Ходили слухи, что сначала надо их превратить в кентавров, тогда у них вырастают руки и им тут же подсовывают пишущую машинку ундервуд, они начинают печатать, отчего к ним приходит вдохновение, и крылья, заложенные в горбах, начинают расправляться. Ну, мы, значит, испекли картошку, съели, подремали у костра, а под утро к нам вышли и объявили, что те, которые из деревни, пусть проваливают в деревню, а те, которые из города, пусть проваливают к себе в город. И пошли мы вдоль забора под солнцем родины, и вдруг видим, с той стороны забора едет голова поэта, в чалме, а когда он подпрыгивал, видимо, на верблюде, показывались еще эполеты, а в руке он вздымал копье, мы как увидели, так и бросились бежать, он же нам вослед что-то кричал на новаторском языке, кто-то смекнул на бегу - глоссолалия. А когда отбежали на безопасное расстояние, оглянулись, видим, он через забор кричит - вот как писать надо, потом плюнул через забор, не то сам, не то его верблюд, и под конец еще сделал вот так: и поэт Померещенский показал, как. Показались в дверях укоризненные фигуры людей в халатах, Померещенский беспомощно развел руками и двинулся на выход под несмолкаемые аплодисменты, воспользовавшись которыми он мало кому слышно бросил Мопсову: Прощай, Дерьмопсов! Тут я и попытался перехватить его, бормоча что-то о письме по поводу переводов на цейлонский. Он на секунду замер, потом великодушно выдохнул: позвоните... а если не будут подзывать, скажите, что из посольства... да все равно, из какого... скажите, из новогвинейского.
