Владимир Колин - Зубы Хроноса
Как ни старался я идти быстрее, было просто невозможно продвигаться нормальным темпом под плотным навесом крон, поддерживаемых змеевидными сплетениями веток, между стволами, связанными сетями лиан, по безымянной чавкающей жидкости, которую я упрямо называл землей. Вокруг меня все шелестело и колыхалось, словно бы я двигался между стенками капканов, готовых в любой момент сорваться и бросить меня в объятия одного из тех чудовищ, которые, я это чувствовал, шныряли за плотной стеной растений, принюхиваясь ко мне и заранее облизываясь. Прибавьте ко всему этому, что уже совсем стемнело и что в глубине души я сомневался в своей способности ориентироваться, которая должна была указать мне, куда нужно идти, чтобы добраться наконец до этих проклятых развалин Нгалы. Человек, который подозревает, что он плутает — да еще ночью, в джунглях — далеко не уйдет.
Я всей душой проклинал Джима и прислушивался в надежде, что вот-вот сзади раздадутся его шаги. Но я знал и то, что целый легион чертей не заставит его сдвинуться с места, если он не изменит своего намерения и — что было еще хуже — целая армия злых духов, вместе с генералами, не выбьет мысли, зародившейся в его проклятой голове.
… Мне было тогда, наверное, лет восемь. Стояло лето, и я во весь дух мчался к зарослям акаций, где скрывался старый негр, гнавший виски в развалившейся избушке, когда-то построенной моим дедом Стюартом.
Все мы привыкли повторять, что старик там прячется, но это только так говорилось, потому что Якоб и не думал прятаться, и даже сам шериф Говард покупал у него виски — разумеется, через посредство дубины Джо, потому что не идти же было к Якобу самому шерифу… Я хочу сказать, что старик жил в избушке открыто и наверняка платил отцу что-то вроде квартплаты, деньгами или виски (скорее последним). Я немного побаивался Якоба, который был всегда пьян, но и радовался каждый раз, когда мне доводилось увидеть, как он выкатывает из-за ветвей акации бочонок с виски или несет ведро воды из речонки, протекавшей за его хижиной. Я и сегодня помню, с каким восторгом, затаив дыхание, смотрел я на него, потому что этот человек — как бы это сказать — «не существовал».
Наверное, я слышал, как мама жаловалась негру-проповеднику и проклинала его за то, что он «калечит мужчин, этих жалких бедолаг», и в моем детском воображении старик стал чем-то вроде дьявола, носящего — еще один знак богохульства! — имя святого Якова.
Только этот дьявол привлекал меня больше, чем все святые нашего пастора, и когда я видел, как он, раскачиваясь, бредет под зелеными кронами деревьев, черный как черт под белой шапкой волос святого, мне казалось, что я присутствую при неком таинстве — какой-то греховной службе.
Но что и в самом деле придавало его абсолютно светским занятиям характер богослужения, так это были обрывки «spirituals», которые он постоянно напевал себе под нос, так что имена библейских святых не сходили с его толстых синих губ. Сегодня я прекрасно понимаю, что старик и в самом деле веровал настолько простодушно и наивно, что не видел никакого противоречия между следованием святым заветам библии и тайным изготовлением алкоголя, но тогда мне казалось, что он исполняет какой-то темный ритуал, издеваясь над всем, что следовало считать святым. Может быть, теперь вам понятнее, почему я взирал на него со страхом, смешанным с отвращением и любопытством.
Как только я перешел деревянный мост, нависший над речонкой, и спрятался за стволом акации, сверху — с неба — раздался голос: — Эй ты, белый, тебе чего здесь надо?
На какое-то мгновение я решил, что это ангел требует от меня отчета за мой преступный интерес к старику.
Я вспотел, и у меня задрожали коленки. Но, в ужасе подняв глаза, я увидел на дереве мальчишку моих лет и, захваченный врасплох, по-дурацки пробормотал: — На акации… А иголки?
— Это шелковица, дурак…
Облегчение, испытанное мною, было так велико, что я решил не обращать внимания на обидное слово.
— Почему ты зовешь меня белым? — спросил я. — Ведь ты и сам белый.
Я до сих пор не понимаю, как ему удалось так быстро соскочить с дерева. Он был бос, с всклокоченными волосами, в латанных-перелатанных штанах и рубахе.
Но больше всего меня поразил клочок красной материи, нашитой на рубахе, там, где сердце.
— Белый, да слон! — заявил он как о чем-то хорошо известном. — А тебе чего здесь надо?
Мне и в голову не пришло, что я мог бы спросить его о том же, и, так как отвечать не хотелось, я предпочел переменить разговор.
— А что это за красный лоскут? — спросил я, указывая ему на грудь.
— Я ранен, — ответил он с какой-то непонятной мне кротостью — и в тот же миг налетел на меня.
Мы покатились на траву. Я думал, что речь идет об обычной мальчишеской схватке, но мой неожиданный противник, видимо, решил показать мне, что я ошибаюсь. Он принялся избивать меня так, что я заорал и орал до тех пор, пока старый дьявол не выполз из своей хижины. Меня так поразило, что моим спасителем оказался ни кто иной как Якоб, что я тут же замолчал. Впервые я видел его так близко. Он был пьян, как обычно, но это выражалось лишь в том, что он слегка покачивался и у него заплетался язык. Зато он оказался в состоянии, схватив каждого из нас одной рукой, растащить, как разъяренных котят, и затем усадить по обе стороны от себя добродушно приговаривая: — Ах вы, божьи ягнята! Барашки… беее-беее…
Мы с Джимом засмеялись, и старик засмеялся тоже, колыхая животом Силена. Но в моих отношениях с Джимом белый слон остался знаком опасности…
Наверное, я сбился с пути. Остановившись, я посветил кругом карманным фонариком, но повсюду были одни и те же деревья. Их равнодушие выводило меня из себя.
Я раздумывал, не лучше ли было бы вернуться к Джиму, который, наверное, уже опомнился. По правде сказать, я просто уговаривал себя это сделать (хотя в глубине души прекрасно понимал, что возвращаться к нему нет никакого смысла), ибо чувствовал себя бессильным, как слепой щенок. На всякий случай я неуверенно позвал Нгалу. Предпочитаю не знать и сегодня, какому зверю принадлежал ответивший мне голос. Его рев прозвучал так близко, что, бросив все надежды, я кинулся вперед, прыгая через упавшие стволы, ударяясь головой о сырые сплетения лиан, и наконец завяз в болоте. Вода не доходила мне до щиколоток, но я не смел идти вперед, так как не знал, найду ли там, впереди, твердую землю. Луч фонарика вырвал из тьмы все то же зеленое пространство, каким я шел и до сих пор. Вокруг царила глубокая тишина, словно джунгли затаили дыхание.
В следующую секунду я услышал шум, и в луче света появился Джим. Я сразу же почувствовал, что с ним что-то случилось.
