А Дейч - Гарри из Дюссельдорфа
Гарри сидел за столиком Альстер-павильона, просматривая свежие газеты и журналы и следя за плавными движениями белых лебедей, красиво отражавшихся в медленной воде озера, на берегу которого стояла кофейня.
Здесь Гарри погружался в свои "сновидения" - разумеется, не настоящие, а поэтические. Он их записывал, и так возник цикл стихотворений, очень своеобразный, в которых действительность сплеталась с фантастикой.
В этих стихотворениях отражалась неудачная любовь Гарри к Амалии. Перед ним рисовалась картина свадьбы Амалии, но не с ним, а с тем, другим, ненавистным ему прилизанным франтом.
Мне снился франтик - вылощен, наряден,
Надменно шел, надменно он глядел.
Фрак надушен, жилет блестяще бел,
И что ж - он сердцем черен был и смраден.
Он сердцем был ничгожен, мелок, жаден,
Хоть с виду благороден, даже смел.
Витийствовать о мужестве умел,
Но был в душе трусливейшей из гадин.
"Ты знаешь, кто он? - молвил демон сна.
Взгляни, твоя судьба предрешена",
И распахнул грядущего завесы.
Снял алтарь: и франт повел туда
Любовь мою, они сказали: "Да"
И с хохотом "Аминь" взревели бесы.
Гейне все время возвращается к мысли о неудачной любви, об оскорбленных чувствах, о разбитом счастье.
Он отлично видит, что к обществе, где все расценивается на деньги, где уважают титулы и чины, а не личные способности, - в этом обществе вместо любви существует лишь брак по расчету. Он припоминал все случаи несчастной любви, описанные в романах и в повестях и прежде всего думал о Всртсре, чьи страдания описаны Гете. Всртер, этот молодой человек незнатного происхождения, покончил жизнь самоубийством из-за неразделенной любви к Лотте. Так ли это? А может быть, и потому что великосветское общество гнало юношу от себя, а он хотел утвердиться в нем. Но Вертер был слабохарактерным плаксой, а Гарри чувствовал и знал, что он'другой породы. Он должен был во что бы то ни стало преодолеть свое горе. Его чувства рождали лирические стихи, песни, романсы, баллады. Он создавал образы печальных влюбленных: бедного Петера, крестьянского парня, отвергнутого любимой Гретой, или испанского рыцапя дон Рамиро, чья любимая, донна Клара, выходит замуж за другого, и еще много таких же, обиженных жизнью людей. Примечательно: во всех жалобах этих неудачников чувствовалось не их личное несчастье, виноваты были не они, а великие нелады общества, которое несправедливо ставило выше всего знатное происхождение и денежный мешок.
Для раздумий и поэтических занятий у Гарри оставалось не много времени. Большую часть дня он проводил в ненавистной ему банкирской конторе Соломона Гейне.
Он приходил домой усталый, разбитый, словно его часами держали под прессом. Гарри отдыхал недолго. Совершив небольшую прогулку, он возвращался домой и принимался за работу. Теперь ему страстно хотелось писать и писать, и так же страстно мечтал он увидеть свои стихи напечатанными. Ведь печатаются совсем плохие, ничтожные стихи никому неведомых поэтов, ничего не говорящие сердцам читателей. А Гарри чувствовал, что он может своими стихами будить благородные порывы, вызывать презрение к жизненной пошлости.
У Гарри был небольшой круг друзей, но особенно он сблизился с молодым художником Петером Лнзером. Лизср часами говорил с Гейне об искусстве; он показывал ему свои живописные работы. А Гейне мечтал о новой литературе, цель которой вырисовывалась еще неясно, но это должна была быть литература, совершенно свободная от дворянских предрассудков, крепко связанная с подлинной жизнью, а не с заоблачными мечтами.
Гарри читал друзьям свои стихи. В них было много романтической печали, они походили на ту "кладбищенскую лирику", которая была в моде в немецкой поэзии.
Но вместе с тем уже и в этих стихах Гейне чувствовались сила и непосредственность молодого таланта, желающего сказать свое слово. Особенно слушателям нравилось одно стихотворение: в лунную ночь на кладбище поднимаются из могил умершие, чтобы рассказать о своей несчастной любви, которая погубила их. Вот портняжный подмастерье, чье сердце ранила красота хозяйской дочери. Подмастерье ноет песенку о том, как красавица пронзила его сердце ножницами и иглой. Вот юноша, который увлекся романами о "благородных разбойниках", захотел быть Карлом Моором, и это погубило его. Вот актер, который владел сердцами зрителей, но не мог найти пути к сердцу любимой. Вот студент, влюбленный в профессорскую дочь, но она предпочла ему "тощего филистера с толстым кошельком".
Друзья одобряли стихи Гейне, критиковали отдельные строки, давали сонеты. Как-то Лизер сказал:
- Мне особенно нравится в этих стихах, что они говорят о живых людях и о живых чувствах, хотя на поэтическое языке речь идет о кладбище и мертвецах.
По настоянию гамбургских товарищей Гейне все же решил отдать свои стихи в печать. Но он никому не сказал об этом решении, четко переписал стихи и стал обдумывать, куда бы их послать. Конечно, лучше всего было бы напечатать их в Гамбурге. Выбор его остановился на маленькой газетке "Гамбургский страж". Это был листок, влачивший жалкое существование и почти не имевший читателей. Но все равно, пусть создания молодого поэта увидят свет хоть где-нибудь! Одно обстоятельство заставило Гарри задуматься: он не мог подписать стихи своим именем. Это действительно могло повредить его купеческой карьере, а главное, вызвать гнев дяди, который в последнее время вообще не очень благоволил к племяннику. Может быть, до него дошли слухи об объяснении Гарри с Амалией...
Гарри стал придумывать себе псевдоним. Он сочинил довольно нелепую подпись: "Си Фрейдгольд Ризснгарф", составленную из перестановки букв его имени, фамилии и названия родного города Дюссельдорфа.
В один из февральских дней 1817 года Гарри осмелился наконец отправиться в редакцию "Гамбургского стража". На одной из невзрачных улиц на воротах дома висела маленькая вывеска: "Редакция газеты "Гамбургский страж". С замиранием сердца Гарри поднялся по шаткой деревянной лесенке на второй этаж флигелька.
Дверь была открыта, и оттуда шел нестерпимый кухонный чад. Гарри закашлялся; из двери выглянула старуха со злым лицом:
- Вам кого?
Гарри растерялся. Неужели так выглядит редакция газеты? Он робко объяснил, что ему надо в редакцию, и старуха без всякого почтения к печатному слову ткнула пальцем в соседнюю дверь и проворчала:
- "В редакцию, в редакцию"... Идите туда.
Только теперь Гарри разглядел бумажку, приколотую к двери, сообщавшую, что здесь помещается "Гамбургский страж". Гарри открыл дверь и очутился в полутемной каморке, заваленной кипами газет и всякой рухлядью. За столом сидел какой-то человек странного нида с большими космами волос и кривым хищным носом, что придавало его лицу птичий облик. Возраст этого человека было трудно определить. Он был одет в рваный коричневый сюртук, а вокруг шеи обвивался шарф, который много лет назад мог гордиться тем, что он из шелка.
