Роджер Желязны - Миры Роджера Желязны. Том 15
Они привели Пьера Борда в какое-то помещение в Консьержери. Темные, обитые деревом стены и тяжелые парчовые драпировки были освещены множеством ламп с вывернутыми до предела фитилями. Какая чрезмерная трата масла в такое тяжелое для нации время!
В круге света находился маленький человек, аккуратный и чопорный, одетый в шелковый сюртук и темные обтягивающие штаны. Он поднял голову от бумаг, которые держал в руках, и по-совиному посмотрел на Борда и его эскорт. — Да?
— Этот человек выследил семейство де Шене. Мы привели его сюда прямо из толпы, которую он возглавлял.
— Настоящий зачинщик, да? — аккуратный маленький человек посмотрел на Пьера более внимательно. Его глаза сузились и, казалось, отражали свет ламп. — Может ли он убеждать?
— Могу, ваша честь, — ответил Пьер.
— Не честь, парень. Мы теперь отошли от этого.
— Да, сударь.
— У вас академическое образование, не так ли? Вы юрист?
— К сожалению, нет, сударь. Классические языки, латынь и греческий, по преимуществу греческий.
— Не имеет значения. Мы поднялись над условностями старых темных времен Людовиков. Итак, вы желаете его?
— Желаю чего, сударь?
— Места в Конвенте. У нас есть вакансии среди монтаньяров и три из них — мои, как плата за талант руководителя.
— Я желаю его более, чем чего-либо другого!
— Тогда приходите сюда завтра к семи. Мы начинаем работать рано.
— Да, сударь. Спасибо, сударь.
— «Сударь» тоже не наше слово, мой друг. Достаточно простого «гражданин».
— Да, гражданин. Я запомню.
— Я уверен в этом, — человек улыбнулся, показав мелкие ровные зубы, и снова углубился в свои бумаги.
Капитан слегка стукнул Пьера по плечу и кивком указал на дверь. Гражданин Борд кивнул и последовал за ним.
В коридоре Пьер набрался храбрости и спросил:
— Кто это был?
— Как, это гражданин Робеспьер, один из вождей нашей революции. Неужели вы не знаете его?
— Я знал имя, но не человека.
— Теперь вы его узнали. А он узнал вас.
Пьер вспомнил эти оценивающие глаза и понял, что это правда.
— Я не могу поддержать это, Борд. Ты просишь слишком много. Он просит слишком много, — Жорж Дантон откинул свои длинные волосы назад и с шумом втянул воздух.
Борд нетерпеливо топнул ногой. Этот медведь со своей популярностью, которая висела на нем так же небрежно, как и его одежда, собирался остановить его начинание.
— Неужели ты не видишь, что всеобщая воинская повинность — это лучший способ справиться с внешними врагами? — запинаясь, проговорил Борд. — Черт побери! Это республика, а не монархия. Что может быть более естественным, чем объединение народа для защиты своей страны?
— По прихоти нашей Маленькой Обезьянки? — парировал Дантон. — Именно ему мы обязаны этой войной с Англией и Нидерландами.
— Война была неизбежна, поскольку у нас есть эта Габсбургова шлюха. Конечно, ее братец Леопольд будет стараться сберечь королеву. И втянет в это немецких принцев, которые сидят на английском троне. Так что министр Робеспьер не мог предложить лучшей альтернативы, чем атака. Неужели это не ясно?
— Ясней ясного. Крошка Макс хотел войны, и он получил ее.
Пьер Борд вздохнул:
— Министр желал бы, чтобы ее не было. У него столько врагов здесь, дома…
— Врагов? Никого, кроме тех, кого он сотворил сам своими руками и длинным языком!
— В последний раз спрашиваю: ты поддержишь всеобщую воинскую повинность?
— В последний раз отвечаю: нет.
Борд кивнул, повернулся и пошел к выходу из комнаты. Лакей в небрежно сидящей ливрее проводил его до дверей.
Борд вышел на темную улицу. Со времени своего основания в начале апреля 1793 года Комитет общественного спасения обнаружил в Париже многое, что нарушало спокойствие. Последние его постановления касались нищих и бездомных, которые сделали своим домом улицы. Прогуливаться по улицам после наступления комендантского часа означало возможную встречу с грабителями, а то и с кем похуже. Гражданин Борд проделал свой путь от дома Дантона без сопровождения, которое полагалось ему, как члену Конвента.
Его охраняли наблюдатели. Борд чувствовал их присутствие с тех пор, как начал входить в силу в Конвенте. Тени двигались вместе с ним в свете факелов; он ощущал это. Мягкие шаги сопровождали стук его каблуков; он слышал это.
Однажды, в Булонском лесу, когда банда моряков остановила его экипаж — вероятно, чтобы съесть лошадей! — наблюдатели обнаружили себя. Приземистые фигуры, как тролли, выскочили откуда-то снизу с обнаженными клинками и грязными ругательствами. Кучер в панике перелетел через головы лошадей.
Схватка вокруг экипажа продолжалась не более минуты. Борд наблюдал за ней в свете фонаря, считая вспышки света на стальных клинках и свистящие тени узловатых дубинок. Когда все было кончено, вокруг экипажа лежали только неподвижные тела, а приземистые тени растворились в кустах. Все, кроме одного, который стоял возле лошадей.
— Вам нужен кучер, — сказал человек. Это было утверждение, а не вопрос. У него был заметный акцент, голос крестьянина, а не горожанина.
— Да. Мне нужен кучер, — согласился Борд. Мужчина проскользнул в коляску. Когда он двигался против света, полы его плаща разошлись, и Борд смог разглядеть блеск кольчуги. Он услышал легкое позвякивание. Возможно, этим объяснялась их победа над разбойниками.
Мужчина довез его до дома. Когда они приблизились к порогу, он притормозил и выпрыгнул из коляски прежде, чем она остановилась. И растворился в темноте.
Наблюдатели были такими. Потому, после неудачных переговоров с Дантоном по поводу поддержки войны против Англии и Нидерландов, Борд не чувствовал страха, идя по улицам без охраны.
На ходу он размышлял о своем успехе. В течение пяти месяцев непрерывных разговоров и осторожных продвижений Борд оказался в центре революции. Советник по делам нового Республиканского монетного двора, пламенный оратор в Национальном Конвенте, посредник в министерстве юстиции, агент по продаже имущества осужденных, правая рука министра Робеспьера — Борд успевал везде. В некоторых кварталах его называли «Портной», так как он сшивал с помощью своей логики мешок для всех отступников революции.
Однако он чувствовал, что просто обязан выступить против одного дела монтаньяров. И, шагая по темным улицам, охраняемый невидимыми наблюдателями, он продумывал свои доводы.
— Граждане! — Борд поднялся со своего места среди скамей высоко в левой части зала. — Это наиболее необдуманное предложение из всех, которые были изложены перед нами. — Пьер Борд спустился между полупустыми скамьями, чтобы ступить на пол в лучах утреннего солнца. Он знал, что так он выглядит как ангел на иконе и тем самым внушает благоговение зрителям на галерке. — Одно дело пересмотреть календарь по отношению к именам: искоренение мертвых римских богов и замена римских порядковых номеров словами, понятными народу, заимствуя их у названий сельскохозяйственных сезонных работ. Это очень полезное дело, которое я всецело поддерживаю. Но перевод календаря в метрическую систему — это совсем другой вопрос. Кто сможет работать в течение недели из десяти дней, в которой последний день отдыха уничтожен из атеистических соображений? Разве переутомленный крестьянин сможет хорошо работать? Этот новый календарь ужасен и состряпан на скорую руку. И что же дальше? Может быть, вы хотите, чтобы мы молились пять раз в день в течение этих стоминутных часов республиканским доблестям — Работе, Работе и еще раз Работе?
