Сборник - Фантастика 1969-1970
Он хлебнул кипятка и твердо посмотрел на комиссара, потом на заместителя, желая, чтобы ему начали возражать. Но возражений не было, а комиссар Струмилин даже улыбнулся ему углом рта.
– Даешь полярную ночь, - прохрипел он сорванным голосом. - Ночь тиха, ночь тепла…
Он улыбнулся другим углом рта, но тут закашлялся, и лицо его мгновенно осунулось, поблекло.
– О ночном бое можно только мечтать, - сказал он, откашлявшись… - Предлагаю мечтать на улице, чудесный воздух там…
Тут хлопнула дверь, и под лампой встал матрос Федор Чиж.
– “Языка” привел, - сказал он шепотом, чтобы слышали только свои, и взглядом указал на дверь и еще дальше, за нее. - Перебежчика. За дверью оставил, на улице, в кустах.
Лицо матроса дышало загадочностью, энтузиазмом, и не сам факт пленения “языка”, от которого теперь уже проку ждать не приходилось, а именно эта жизненная энергия, скопившаяся на лице конвойного, пошевелила души командного состава.
– В кустах оставил? - удивился командир.
– Не убежит, - спешно заверил Чиж, прислонил винтовку к столу, а сам сел на скамейку рядом со стаканом чая.
– Свой человек. Идейный.
Командир, заместитель с сомнением посмотрели друг на друга, а потом вее вместе уставились на матроса.
– Ты, братец… - начал было заместитель, но тут в дверь осторожно постучали, и негромкий голос сказал из-за двери: - Можно войти?
И с этими словами идейный перебежчик собственной персоной показался в командирском блиндаже.
Нет, никак не походил странный перебежчик на своего. Свои сейчас как один по всей республике, одного оттиска. Лица серые, что непросохшая штукатурка, глаза воспаленные, нервное спокойствие в углах рта, и в теле недостача минимум килограммов на пять-шесть по сравнению с довоенным. Снять с пояса маузер, так хоть иконы с них пиши.
А этот - кровь с молоком, щеки лаковые, прямо девушка.
Сапоги балетные, вощеные, будто сейчас денщик душу в эти голенища вкладывал. А еще куртка, вроде замшевая, с кокеткой, без единого пятнышка.
Командир смотрел на щеголя прищурясь, как в ярмарку смотрят на породистого жеребца.
Взгляд заместителя, примеряясь, проехался по шикарной куртке неизвестного и стал бесстрастным, как будто не встретил на своем пути ничего замечательного; предупредим, однако, что глаза его обретали бесстрастность именно в минуты чрезвычайных обстоятельств. Комиссар тоже смотрел во все глаза - весело, как смотрят мужчины на непочатую бутыль первача; будто кто-то пошутил остро, притом непакостно.
Короче говоря, непутевый влд перебежчика поразил присутствующих нешуточно. Напротив, субчик джентльменского вида удостоил личности присутствующих вниманием до обидного малым.
Окинув всех троих единовременным взглядом, он как бы исчерпал вопросы, естественные при первом знакомстве, и интерес его переключился на скудную, походного качества утварь блиндажа.
Молчание между тем вошло в состояние невыносимости.
– Вот, значит, как, - подвел итог перебежчик. - Небогато.
– Вы, судя по всему, привыкли к более роскошной обстановке, - сумрачно заметил командир. Подозрительные предположения уже кружились у него в голове, и он, наконец, дал им ход.
– Роскошь? - рассеянно удивился перебежчик. - Я категорически против нее. Лишний вес.
– А мы за роскошь, - строго сказал командир. - За такую, чтоб для каждого. Нужники из золота отливать будем.
– А я слышал, - голландское, кафельное лицо гостя исполнилось хитростью, - что за бедность вы. Чтоб все стали бедными.
От этих белогвардейских слов золотые очки командира, металлическое будущее которых определилось столь прозаически, подпрыгнули; заместитель же, который до последней секунды ничем не выдавал своего отношения к событиям, сделал шаг назад, в темноту, и глаза его загорелись оттуда огнем. Комиссар Струмилин, выпустив в сторону этих огней мощную струю табачного дыма, вот что сказал:
– Кто так говорит, отчасти и прав. Пускай, мы за бедность. Но бедность, богатство - эти понятия не имеют точного определения. Они существуют только во взаимозависимости. Не так ли?…
Все промолчали.
– Поэму “Кому на Руси жить хорошо” помните?
– Помню, - уверенно вставил матрос Чиж, который уже опростал первый стакан командирского чая и теперь желал вступить в общий разговор.
– Так вот, - голос комиссара окреп, - вспомните: бедные ли, богатые, а счастливых нет. А потому отбросим на время промежуточные понятия и скажем так: мы за общество, где человек был бы счастливым. А?
И он вопросительно взглянул на гостя. Но тот и глазом не моргнул.
– Вы сможете определить понятие счастья? - Гость снисходительно усмехнулся.
Комиссар тоже усмехнулся.
А замечали вы, если собеседники уж начали усмехаться, оставаясь внешне спокойными, значит, разговор прошел критическую зону и, значит, один из собеседников начал брать верх.
– Ну что же, - глаза комиссара Струмилина смеялись, - начнем. Счастье - такое состояние разумного существа в мире, когда все в его существовании идет по его воле и желанию.
Незнакомец теперь в упор смотрел на комиссара, точно тот отсалютовал перед его очами лезвием шашки и бросил ее в невидимые ножны. В правой руке незнакомец держал странную шкатулку, всю усеянную дырочками, ту самую, что подобрал в поле.
– Что это? - спросил командир.
– Орбитальный передатчик, - вскользь ответил незнакомец, явно не заботясь о доступности сказанного. - У вас есть еще формулировки? Вы их сами придумываете? - спросил он тревожно.
– Это Кант. Старина Кант. - И голос комиссара потеплел, как если бы речь шла о его драгоценном живом или мертвом товарище. - Заметьте акценты: “разумного существа”, “все в его существовании”, “все” “по его воле”. Так вот, мы за счастье. А теперь сами разберитесь в соотношениях с этим бедности и богатства.
– Кант, Кант, - бормотал между тем незнакомец в свою шкатулку, - запомнить, обязательно запомнить. - Из чего мы должны заключить, что интеллигентность, в которой заподозрил его Чиж еще в окопе, была скорее всего чисто наносной, ибо даже полуинтеллигент должен бы знать имя великого прибалтийского мыслителя.
– Ах, товарищи! - внезапно вмешался заместитель из своей тьмы. - Неправильную линию допроса взяли. Бедность не порок, счастье не радость! Слюни, понимаешь, распускаем. Его, может, и забросили, чтоб он тут дезорганизовывал, зубы заговаривал. А правильная линия - вот она.
Сделав шаг, он оказался у лампы и властно вытянул руку вперед, пятерней наружу.
– Документы!
– Документы? - незнакомец не хотел понимать, о чем его спрашивают.
– Документы спрашивают, - сказал он в ларчик с дырочкой, будто советуясь с кем-то. - Какие документы?
