Андрей Щупов - Дитя Плазмы
— Боже, как сложно!.. — Показавшаяся на террасе Милита изобразила глазами восторг непонимания.
Фергюсон хмуро поглядел на нее и проворчал:
— Действительно… Чем трепыхаться среди этих ваших терминов, не проще ли сразу отправиться за Перевал и навестить Мудрецов? Если верить Зуулу, эти парни знают все на свете. Так что все ваши истины там в два счета…
— Нет! — Правая ладонь Пилберга с размаху опустилась на стол. Сидящие вздрогнули, зевающий Трап клацнул челюстью и выронил вилку. Лицо и шея профессора побагровели. — Нет, — повторил он тише. — С нас хватит одного Зуула…
„Почему они слушают его?“ — Гуль покосился на физиономии Трапа и Ригги — бледные, по-собачьи сосредоточенные.
— Уйти проще простого, — продолжал Пилберг. — Только… Черт побери!
Неужели вам действительно понравится, если кто-то будет пережевывать за вас пишу, да еще аккуратненько пропихивать в ваш желудок?.. Да, я твердо заявляю: лично мне Мудрецы не нужны! Путь к истине — одно из удовольствий, и упаси меня Боже заполучить все знания в один присест. — Он невесело усмехнулся. — Да если разобраться, ваши хваленые Мудрецы — несчастнейшие из людей… Если они, конечно, вообще люди.
— Ну, почему же? Четырехмерный мозг — тоже мозг, — возразил Ферпосон.
Этот лохматый крысенок, пожалуй, единственный воспринял вспышку Пилберга с полнейшим спокойствием. Откинувшись на спинку стула, он покачивался на задних поскрипывающих ножках и указательным пальцем задумчиво ковырял в ухе. Услышав скрип стула, Ригги обеспокоился. Милита рассказывала, что именно Ригги, любившему поплотничать, колонисты обязаны всей мебелью. И этот стул, без сомнения, сколотил тоже он.
— Сами того не сознавая, профессор, вы стремитесь сохранить привычный мир в неизменности. Потому и опасаетесь Мудрецов. Уж лучше драться с двойниками, верно? Как известно, война и сплетни отвлекают. В сущности, и я за то же.
Но будем честны, — к чему тогда все эти дифирамбы познанию и интуиции?..
Нас заглотала каракатица? Пусть. Переварила? Возможно. Но мы живы, мы воюем с призраками, питаемся фрикасе из лишайников, и это уже лучше, чем быть трупом! Мы понимаем этих двоих из России, они нас. Милита — испанка, но и с ней полный порядок. Спрашивается, на кой черт нам нужно знать, что кроется под этой чертовой артикуляцией?..
— Не ломай стул! — не выдержал Ригги, и Фергюсон ошеломленно уставился на бывшего каптенармуса. Некоторое время все молчали.
— Вот видите, — Фергюсон медленно покачал головой, — и Ригги это понимает.
Консерватизм и косность — лучшие формы прогресса. А революции никогда не доводили до добра. История — не старт-стопный механизм, это река — спокойная и неторопливая.
— Возможно, так оно было бы и лучше, но любое общество, на какой бы стадии развития оно ни стояло, обречено на рывки, — убежденно проговорил Пилберг.
— Всякое спокойствие — всего-навсего условность, сотканная из дискрет.
Кинокадры, корпускулы, атомы… Иного в природе попросту не существует.
Крякнув, Трап весело оскалился. Беседа прервалась. Люди оборачивали головы, и Гуль тоже недоуменно перевел взгляд на скалы. В сопровождении Свана к лагерю, хромая, приближался человек. Знакомая фигура, смуглое лицо… Не веря глазам, Гуль вскочил на ноги. К мэрии шагал живой Пол! Пол Монти, лейтенант ВВС США- Он был еще далеко, но Гуль был уверен, что не ошибся.
Кажется, и лейтенант разглядел его. Рука его приветливо взметнулась вверх.
— Кто это? — Володя толкнул Гуля в бок. — Ты его знаешь?
— Это Пол, — шепнул Гуль. — Самый настоящий Пол!
— Ты же говорил… — Володя снова уставился на приближающихся.
Чудо все-таки имело место быть, как говаривал ротный хохмач. И не лгал Пилберг и все остальные утверждая, что смерти здесь нет, а есть одна и неугасимая жизнь. Сердце Гуля колотилось, стараясь пробить грудную клетку и выскочить на волю, хотя он и сам с трудом понимал причину своей неуемной радости. Кем, в сущности, был для него этот лейтенант? Да никем! Абсолютно никем. Можно ли вообще испытывать теплые чувства к человеку, конвоировавшему тебя до пещеры, а по пути ударившему прикладом так, что чуть-чуть не раскололась голова? Наверное, нет, но Гуль все же почему-то радовался. И видел, что Монти, в свою очередь, тоже радуется, видя его среди своих. Это было слепое, безотчетное чувство. Вероятно, стимулом тому явился здешний дефицит человеческих душ…
За спиной тем временем возобновился прерванный спор.
— Вы упрямец, проф, — скрипуче выговаривал Фергюсон. — Потому что не признаете очевидного!
— А вы дурак, Ферги. Потому что презираете мысль…
* * *Странно, прошло всего три дня, но поселок уже казался Гулю уютным, и даже родным. Здесь царили покой и тишина, чего не было там, на Земле. Это устраивало. В прошлом остались армия, муштра, унижение, здесь он был свободен. Маленький шанхайчик, упрятанный среди гор, табор, слепленный из бамбука и фанерных щитов, стал, возможно, его последним прибежищем. Дворцов здесь не наблюдалось, хижин тоже было маловато. Но это не пугало, скорее — наоборот. В малых формах больше симпатичного, и головастый щенок всегда нравится больше рослого зубастого пса. Словом, Гуль удивлялся самому себе, чувствуя, что пик отчужденности остался позади и он готов глядеть на окружающее более светлым взором.
Лагерь был утл и мал. Но в малости терялись недостатки. Среди багровых неземных гор он смотрелся совсем не так, как смотрелся бы на окраине какого-нибудь городка. Ветхость уже не казалась ветхостью. Дерево, ткань и атрибуты человеческого быта приобретали здесь абсолютно иную цену. Когда ложка одна-единственная, это уже особая ложка. То же было и с прочими вещами. Складского и госпитального имущества, угодившего в каракатицу вместе с людьми, хватило только на малую часть построек, и большинство домиков было собрано, склеено и слеплено из самого разнообразного хлама.
„Хлам“ подбирали на излучине лавовой реки, что опоясывала подножие приютившей колонистов возвышенности. Уже дважды Гуль имел возможность наблюдать, как Ригги входил в дымящееся течение и с мученическим кряканьем вылавливал полуразбитые ящики и доски. На вид это было обычное дерево — с той же волокнистой структурой, с теми же занозами, но Гуль догадывался, что разница между настоящей древесиной и „гостинцами“ из лавы была такая же, как между тростниковым стеблем и стальным прутом. Все свое свободное время бывший каптенармус тратил на изготовление домашней утвари. С Ригги колонистам действительно повезло. Он работал быстро и с удовольствием.
