Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий
Семь лет назад мы были кеммерингами и имели двух сыновей. Будучи детьми его плоти, они носили его имя Форот рем ир Соботи и воспитывались в его клане. Три года назад он ушел в крепость Оргин и теперь носил золотую цепь холостяка-предсказателя. За эти три года мы ни разу не виделись, и теперь, увидев в полутьме его знакомое лицо, я почувствовал себя так, как будто наш обет любви разрушен лишь вчера. Я понял, что верность вынудила его разделить со мной мое поражение. И, чувствуя связывающие нас узы, я рассердился — любовь к Аше всегда заставляла меня действовать вопреки разуму.
Я прошел мимо него. Если я вынужден быть жестоким, нечего скрывать эту жестокость.
— Терем, — позвал он меня.
Он пошел за мной. Я быстро шел по крутому склону к верфям Кьюбена. С моря дул южный ветер, и сквозь эту теплую летнюю бурю я бежал от него, как от убийцы. Он догнал меня, потому что я сильно устал.
— Терем, я иду с тобой.
Я не отвечал.
— Десять лет назад в этот же месяц Тува мы дали обет…
— И три года назад ты нарушил его, оставив меня одного. Ты поступил мудро.
— Я никогда не нарушал наш обет, Терем.
— Верно. Нарушения не было. Сам обет был фальшив. Он был вторичен. Единственный правильный обет верности так и не был произнесен, а человек этот мертв, и обещание нарушено давным-давно. Ты ничего не должен, я тебе тоже. Пропусти меня.
Пока я говорил, гнев и горечь обернулись против меня самого и моей жизни, которая лежала позади, как разбитое обещание. Но Аше не знал этого, и слезы стояли в его глазах. Он сказал:
— Возьми это, Терем. Я ничего тебе не должен, но я люблю тебя.
Он протянул мне небольшой сверток.
— Нет. У меня есть деньги. Пусти меня, я должен идти один.
Я пошел, и он не последовал за мной.
За мной пошла тень моего брата. Не следовало разговаривать с ним вообще, многого не следовало бы делать.
В гавани меня ждала неудача. Ни один корабль не отходил в Оргорейн до полуночи.
На верфях было мало народу, да и те торопились домой. Я попытался заговорить с рыбаком, чинившим мотор в своей лодке, но тот отвернулся от меня. Его предупредили.
Наемники Тайба опередили меня, они должны меня задержать в Кархиде дольше трех дней.
До сих пор одолевали меня боль и гнев, но не страх. Я не думал, что приказ об изгнании может послужить поводом для казни. И когда пробьет шестой час, я стану легкой добычей для людей Тайба, и никто не закричит «убийство!», а скажет: «Правосудие свершилось».
Я сидел на мешке с песком в ветреной мгле порта. Море плескалось у пирса, рыбачьи лодки теснились у причалов, а на дальнем конце пирса горел фонарь. Я сидел и смотрел на этот фонарь и дальше в море.
Некоторых опасность возбуждает, но не меня. Мой дар — точный расчет и предвидение.
Сидя на мешке с песком, я рассуждал, можно ли добраться до Оргорейна вплавь.
Лед сошел с залива месяц или два тому назад, можно остаться живым в воде. До берега Орготы сто пятьдесят миль. Я не умею плавать. Оглянувшись на улицы Кьюбена, я понял, что ищу Аше в надежде, чтобы он последовал за мной. Тут стыд вывел меня из оцепенения, и я вернул себе способность рассуждать.
Подкуп или насилие — вот мой выбор, если я решусь иметь дело с рыбаком, который по-прежнему работал в своей лодке.
Впрочем, у него все еще не работал мотор. Далее — воровство. Но все лодочные моторы на замках. Вскрыть замок, завести мотор, вывести лодку из дока при свете фонаря на пирсе и плыть в Оргорейн тому, кто никогда в жизни не управлял моторной лодкой, казалось глупым и отчаянным предприятием. Некогда я занимался греблей на озере Айсфут в Карме. Недалеко от меня стояла гребная лодка. Я побежал по пирсу, прыгнул в эту лодку, отвязал веревку, вставил весла и начал грести в глубь гавани, где свет фонаря отражался в черных волнах. Отплыв достаточно далеко, я остановился, чтобы поправить весло в уключине. Я надеялся, что на следующий день меня подберет какой-нибудь орготский патрульный или рыбачий корабль. Но до этого предстояло немало погрести. Когда я склонился к уключине, слабость охватила все мое тело. Я подумал, что теряю сознание, и лег на корму. Меня победила слабость трусости. Я не знал, что трусость так глубоко лежит во мне. Подняв глаза, я увидел на конце пирса две фигуры, мечущиеся в электрическом освещении над водой, и понял, что мой паралич объясняется не страхом, а действием ружья на пределе дальности.
Я видел, что один из них держит мародерское ружье. Если бы была полночь, он выстрелил бы и убил меня, но мародерское ружье стреляет очень громко, а звук выстрела потребовал бы объяснений, потому-то они использовали ультразвуковое ружье.
Я знал, что это ружье дает заметный эффект в пределах ста ярдов. Я не знаю, на каком расстоянии оно поражает насмерть, но я, видимо, был близок к этому, потому что корчился на корме в страшных болях. Мне трудно было дышать. Ослабленное поле ударило в грудь. Но поскольку сейчас за мной, несомненно, вышлют из гавани катер, мне нельзя было сидеть, согнувшись над веслами. Тьма лежала перед моей лодкой, и в этой тьме я должен скрыться.
Я греб ослабевшими руками, все время глядя на них, чтобы удостовериться, что весла остаются в руках: я их не чувствовал. И вот я выбрался на открытую воду с большими волнами. Здесь мне пришлось остановиться. С каждым гребком онемение моих рук усиливалось. Сердце колотилось, легкие, казалось, забыли вдыхать воздух. Я пытался грести, но не был уверен, что руки мои движутся. Когда прожектор патрульного катера выловил меня из ночи, как снежинку на саже, я не мог даже отвести взгляд от света.
Они оторвали мои руки от весел, вытащили из лодки и положили, как выпотрошенную рыбу, на палубу патрульного корабля. Я чувствовал, что они смотрят на меня, но не понимал ни слова, разобрав только, как один из них сказал:
— Еще нет шестого часа.
Другой ответил:
— Какое мне дело? Король изгнал его, а я следую приказу короля.
И вот, вопреки приказам по радио людей Тайба на берегу, вопреки возражениям своего напарника, боявшегося наказания, офицер кьюбенского патруля перевез меня через залив Чарисьюн и высадил на берег в Оргорейнском порту Шелт. Он сделал это в отместку людям Тайба, пытающимся убить безоружного, или же по доброте своей, я не знаю. Иусут. «Восхитительное необъяснимо».
Я встал на ноги, когда серый орготский берег выступил из утреннего тумана, и с трудом пошел по улице Шелта, но, отойдя немного, упал. Очнулся я в сотрапезнической больнице четвертого района береговой линии Чарисьюн. Двадцать четвертое сотрапезничество, Сепнетти.
Я убедился в этом, прочитав надпись, выгравированную орготским шрифтом в изголовье постели, на настольной лампе, на металлической чаше у постели, на столике, на одеяле и простыне. Подошел врач и сказал:
