Фрэнк Герберт - Улей Хельстрома
Хельстром отключил связь, и лицо Старого Харви исчезло с экрана. Он мог быть очень старым, и сознание Улья у него несколько притуплено жизнью во Внешнем мире, но он умел справляться со своими внутренними страхами. Поэтому он заслуживал полного доверия, гораздо большего, чем большинство людей Внешнего мира, воспитанных в условиях жестких ограничений, свойственных «диким обществам», как их называли в Улье. Старый Харви был хорошим работником.
Хельстром вздохнул, сознавая тяжесть ноши, которую взвалил на плечи: он руководил почти пятьюдесятью тысячами работников Улья. Некоторое время он вслушивался в себя, пытаясь настроиться на волну Улья, чтобы убедиться — в Улье все в порядке. Он ощущал его, как ровное гудение пчел, собирающих нектар в жаркий полдень, этот покой иногда был необходим ему для восстановления сил. Но на сей раз покоя не ощущалось. Хельстром чувствовал, как тревога передается по Улью вместе с его командами и возвращается к нему, как бумеранг. Нет, далеко не все в порядке.
Улей, как и каждый его обитатель, имел свою врожденную осторожность, заботливо отрегулированную Праматерью и теми, кого она выбрала в воспитатели. Сперва Хельстром возражал против производства документальных фильмов. Слишком близко к дому. Но афоризм: «Кто может знать о насекомых больше, чем рожденные в Улье?» — оказался сильнее его возражений, в конце концов, он и сам проникся духом кинобизнеса. Улью всегда требовался этот символ силы — деньги. Фильмы изрядно пополняли их счета в швейцарских банках, а эти деньги тратились на ресурсы Внешнего мира, в которых нуждался Улей — алмазы для буров, например. Непохожий на дикие общества, Улей, тем не менее, искал гармонии с окружающей средой, действуя таким образом, чтобы иметь возможность покупать необходимые услуги. Конечно, глубокая внутренняя связь, которая всегда поддерживала Улей в прошлом, поможет им и сейчас. «Фильмы — не ошибка!» — говорил он себе. В них было даже что-то поэтически забавное: напугать чужаков, показывая им реальность через фильмы о различных популяциях насекомых, в то время как иная, более глубокая реальность всходит на дрожжах страха, который она же и взрастила.
Хельстром напомнил себе строки, на которых настоял, внося их в сценарий последнего фильма: «В совершенном обществе нет места ни эмоциям, ни жалости — жизненное пространство не может быть истрачено на потерявших свою полезность».
После нового вторжения чужаков Хельстром вспомнил о пчелином волке, чьи хищнические набеги на улей нужно отражать всеми силами. В кооперативном обществе судьба каждого может оказаться судьбой всех.
«Нужно немедленно подняться наверх, — сказал он сам себе. — Я должен быть в центре всех событий и лично принимать решения по защите Улья».
Быстрым шагом Хельстром прошел к ближайшей общей ванной комнате, принял душ вместе с несколькими химически нейтральными женщинами-работницами, убрал щетину изготовленным в Улье средством для удаления волос и вернулся в ячейку. Там он переоделся в тяжелую одежду чужаков: коричневые брюки, белая хлопковая рубашка, темно-серый свитер и светло-коричневый пиджак. Носки и пара кожаных ботинок местного производства дополняли его костюм. После некоторого колебания он вытащил из ящика стола маленький пистолет и засунул его в карман. Оружие чужаков имело больший радиус поражения, чем парализаторы, и оно знакомо незваным гостям. Его можно использовать в качестве угрозы.
Хельстром вышел и двинулся знакомыми галереями и коридорами, наполненными гулом привычной активности. На его пути располагались комнаты с гидропоникой, их двери были открыты для свободного доступа собирателей урожая. Проходя мимо, он бросал короткие взгляды внутрь, отмечая, как быстро выполнялись операции. Корзины наполнялись соевыми бобами, по два работника на корзину. Чужаку могло бы показаться, что здесь царит полная анархия, но не было ни пустячных перебранок, ни разговоров, ни опрокинутых корзин, никто не сталкивался. Наполненные корзины исчезали в лифтовых проемах для подачи наверх. Все необходимые сигналы подавались молча, при помощи жестов. Огромные комнаты садов — свидетельство чрезвычайной эффективности организации Улья: химически активные работники, специально нейтрализованные (никто из них не голоден — пищевые конвейеры находились всего в нескольких шагах в плавной галерее), работали, понимая жизненную необходимость того, чем они занимались, для всего Улья.
Движения Хельстрома напоминали элегантный танец, когда он огибал входящих и выходящих работников. Одни работники уходили, проголодавшись или почувствовав усталость. Другие заступали на их место. И все знали, что от них требуется, чтобы не выбиваться из графика.
У лифта старой модели, с кабиной, дергающейся при прохождении открытых проемов, он остановился, чтобы пропустить группу работников, направлявшихся в комнаты с гидропоникой для замены старых посадок новыми. В производственном цикле не должно быть никаких задержек, в этом основа их выживания.
Хельстром вошел в открытый проем идущей вверх кабины. Тяжелый животный запах Улья, который очистные системы должны удалять из воздуха, еще сильнее ощущался в лифте. Значит, где-то далеко внизу, в шахте, существует утечка, и это следовало устранить. Текущий ремонт нельзя игнорировать. Хельстром сделал пометку в своей памяти: необходимо заняться проверкой работы шахты. Через две минуты он оказался в подвале сарая-студии, вновь сосредоточившись на непосредственной опасности.
«Мы не должны слишком быстро отправлять в чаны этих новых чужаков», — напомнил себе Хельстром.
Из дневника Нильса Хельстрома:
«В устных преданиях, на сто лет более древних, чем первые записи наших предков, говорится, что отказ от любой потери протеина, вырабатываемого колонией, восходит к моменту ее зарождения. Но я сомневаюсь в этом. Реакция чужаков показывает, что это не более чем красивый миф. Праматерь сравнивала его с открытостью, существующей между нами, живущими в Улье. Чаны служили для нее красивой метафорой свободного внутреннего единения, она часто повторяла: „Таким образом, когда кто-то умирает, его секреты не исчезают вместе с ним: все его знания будут вложены в успех общего дела“. За более чем двухсотлетний период ведения записей этот исходный миф ни разу не подвергался сомнению, и я этого не делаю на открытых совещаниях. Итак, я скрываю нечто во имя укрепляющего нас мифа. Может быть, так и начинаются религии».
В плавном подвальном помещении Улья осторожность становилась почти осязаемой. В углу открытой площадки под поглощающими звуки перегородками и амортизаторами опорных стоек была вмонтирована стальная лестница. Она вела в комнату общественного туалета, находившегося в подвале амбара. Спрятанный экран на верхней площадке лестницы выходил из стены, когда работник поднимался до этой ступеньки. Экран показывал — занято помещение или нет. Система блокировки запирала дверь комнаты, когда появлялся работник снизу.
