Пол Гэллико - Томасина
— Ну, все.
Лори схватила его руку и припала к ней лицом. Он почувствовал холодок слез и прикосновение губ, и ему стало еще во сто крат печальней.
— Сделал что мог, — отрывисто сказал он. — Не давайте ему двигаться. Завтра приду, положу гипс. Тогда все будет в порядке. У вас есть, где его держать?
— Да, — отвечала Лори. — Пойдемте посмотрим.
Она с бесконечной осторожностью взяла больного на руки и повела врача за перегородку, в другую половину амбара. Тут была настоящая больничка, но своих прежних пациентов Макдьюи в ней не увидел. Все звери были лесные — олень с переломанной ногой, одноглазая белка, свернувшийся ежик, покусанный заяц, осиротевшие лисята, полевые мыши в картонной коробочке.
Макдьюи сразу стало легче на душе. Он даже засмеялся и сказал, окинув зверей опытным взглядом:
— А еж-то симулирует.
И не остался без награды. Нежная спокойная улыбка засияла на простеньком лице.
— Ш-ш! — ответила Лори. — Пускай, ему здесь хорошо.
— Вот так вы их и лечите? — спросил он. Лори смутилась.
— Я за ними хожу, — сказала она. — Им тепло, они отдыхают. А я их кормлю, пою, — голос ее стал совсем тихим, — и люблю…
Макдьюи улыбнулся. Именно это прописывали от века все ветеринары. Правда, последнее снадобье вместо него давал Вилли Бэннок.
— Ну, а как вы лечите тех, кого вам люди приводят? — спросил он.
— Я лечу диких, лесных, — отвечала она. — О домашних дома заботятся. Я нужна бездомным.
— Но вы ведь лечили корову у Кинкэрли?
Лори не удивилась вопросу, только лукаво улыбнулась.
— Я отослала их назад и велела ему быть с ней добрее, тогда она и доиться станет.
Макдьюи закинул голову и захохотал. Он представил себе, как слушал это сердитый фермер.
Они вышли из амбара, и Лори спросила:
— Вы не зайдете к нам на минутку?
Из любопытства он согласился и, войдя в комнату, сразу увидел стеклянную банку на столе. Там были камешки, крохотная лестничка, вода и зеленая лягушка. Стараясь вспомнить что-то важное, Макдьюи наклонился к самой банке и увидел, что лягушка — хромая.
— И ее лечите? — спросил он, весело улыбнувшись.
— Да, — ответила Лори. — Я ее нашла у дверей, в коробочке. У нее лапка сломана.
— Ангела я вам опишу, — сказал Макдьюи. — Ему восемь лет, он курносый, веснушчатый, в скаутской форме.
— Я его не видела, — растерянно сказала Лори. — Я слышала колокольчик.
Макдьюи пожалел о своих словах.
— У меня мало денег, — сказала Лори. — Я вам не очень много заплачу.
— Не надо, Лори. Вы мне уже много заплатили.
Она побежала в соседнюю комнату и принесла неправдоподобно мягкий и легкий шерстяной шарф.
— Возьмите, пожалуйста! — попросила она. — Вам… вам теплее будет, когда у нас тут ветер.
— Спасибо, Лори, я возьму, — сказал он и подумал, знает ли она, как он растроган? В дверях он повторил: — Спасибо, Лори. Мне будет в нем очень хорошо… когда у нас тут ветер. Завтра приду, положу гипс.
Он вышел, она стояла и смотрела ему вслед. Ему показалось, что она глядит не на него, а внутрь, в свое собственное сердце. И он пошел вниз по тропинке, вспомнив, что ее прозвали полоумной.
Он сел в машину, положил на сиденье шарф, но вдруг схватил его и прижал к щеке. Невыносимая печаль вернулась к нему и была с ним всю дорогу, до самого дома.
16
Всю дорогу, до самого дома, Эндрью Макдьюи думал о Лори и об ее Боге. Почему этих Божьих блаженных не удивляет жестокость и самодурство Творца, который сперва обрекает Свое творение на муки, а потом приводит именно туда, где его спасут? Что это, огромный кукольный театр, когда лучший ветеринарный хирург прибывает на место минута в минуту? Божий юмор, когда хирург этот идет, чтобы карать, а остается, чтобы исцелить? Лори в своей простоте ничего не заметила. Она сказала, что Бог послал его, и. все.
Макдьюи захотелось посоветоваться с Энгусом Педди, но он тут же передумал по довольно странной причине. Он искренне любил друга и не хотел ставить его в тупик. Кроме того, он боялся, что тот приведет обычные доводы — скажет, что Господни пути неисповедимы, что цель ясна не сразу, что Бог — это Бог, и прочее, и прочее. Все это Макдьюи слышал сотни раз, но не мог отделаться от неприятной мысли, что такой Бог сродни Молоху [14].
И все-таки на свете есть Лори. Он знал, что она не совсем нормальная. Она и жила, и думала не так, как прочие люди; но ключом к ней, ко всем ее действиям и думам было сострадание. Мысли его вернулись к Богу, которому она так странно и верно служит. Может, именно сострадание и связывает ее с Ним?
Предположим, что Бог действительно создал человека — не по образу, конечно, и подобию, но все же с какой-то искрой Божьей — и пустил его в мир. Неужели Ему не жалко смотреть, какими стали Его создания? Неужели не горько? Если земля — космическая колба, если Бог ставит тут опыт, ясно, что опыт этот провалился. И все же Богу жалко, наверное, своих несчастных и злых подопытных. Неужели Ему некем утешиться, кроме дурочек, вроде Лори, или простаков, вроде Энгуса?
Почему-то Эндрью Макдьюи свернул не к дому, а к замку Стерлингов и, не доезжая до него, остановился на берегу, под огромным дубом. Он вылез из машины, вынул трубку, набил ее и раскурил. Будь он не так эгоистичен, он бы заметил, что стал другим; но он не привык смотреть на себя со стороны. Он еще не знал, в какую попал ловушку, и какие псы искусают его прежде, чем он оборвет цепь и пойдет искать спасения.
Над ним зашелестела листьями белка. Она проголодалась и помнила, как ее кормили из рук. Поэтому она спустилась вниз и уселась на хвостик, сложив на белой манишке черные лапки.
Макдьюи всегда носил в кармане еду, чтобы успокоить или приманить недоверчивого пациента. Он вынул морковку. Белка подошла вплотную, вежливо взяла угощение, отпрыгнула и стала грызть.
Беседовать с белкой легче, чем думать. Макдьюи выбил трубку и сказал:
— Ешь помедленней, пищеварение испортишь.
Белка покрутила морковь и продолжала ее грызть.
— Разреши представиться, — продолжал Макдьюи, — Эндрью Макдьюи, хирург-ветеринар. Меня тут не очень любят. В Бога я не верю. У меня есть дочка, но она со мной не разговаривает, потому что я приказал усыпить ее кошку, у которой было повреждение спинного мозга. Я хотел избавить животное от страданий.
Белка почти догрызла морковку. Держа ее в одной лапе, она пережевывала то, чем успела набить защечные мешки
