Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде
Время переполняло его.
Он вспомнил некую сотрудницу журнала “Революция и культура”.
Эта милая женщина принимала у него стихи, никогда их не печатала и чертовски при этом любила жаловаться на жизнь. Это сблизило ее и Палея. Будучи человеком добрым, он понимал, он сочувствовал — нуда, сырая комнатенка… одиночество… безденежье… а профсоюз к тому же не позволяет продать пишущую машинку — орудие производства… Когда однажды знакомое лицо в траурной рамке появилось во всех газетах, Палей ахнул — Н. Аллилуева…
Вот с чего начинается фантастика!
Он был полон любопытства.
Он показал книгу стихов “Бубен дня”, изданную в Екатеринославе в 1922 году, и показал корректуру книги стихов, только еще выходящей в Хабаровске. “Первое стихотворение я написал в семь лет, последнее буквально на днях”. Единственный, быть может, фантаст, переживший крушение двух империй.
Все же важнейшее событие случилось — диктатор умер.
Говорят, он не любил фантастику. Коньком его была география, история. Тут он во многом разбирался. Разбирался он и в литературе, но выборочно. Напрасно попытался направить его на путь истинный фантаст Ян Ларри.
“Дорогой Иосиф Виссарионович, — написал он ему в 1940 году. — Каждый великий человек велик по–своему. После одного остаются великие дела, после другого — веселые исторические анекдоты. Один известен тем, что имел тысячи любовниц, другой — необыкновенных Буцефалов, третий — замечательных шутов. Словом, нет такого великого, который не вставал бы в памяти, не окруженный какими‑нибудь историческими спутниками: людьми, животными, вещами.
Ни у одной исторической личности не было еще своего писателя. Такого писателя, который писал бы только для одного великого человека. Впрочем, и в истории литературы не найти таких писателей, у которых был бы один–единственный читатель.
Я беру перо в руки, чтобы восполнить этот пробел.
Дабы не утомить Вас и не нанести Вам травматического повреждения обилием скучных страниц, я решил посылать свою первую повесть коротенькими главами, твердо памятуя, что скука, как и яд, в небольших дозах не только не угрожает здоровью, но, как правило, даже закаляет людей.
Вы никогда не узнаете моего настоящего имени. Но я хотел бы, чтобы Вы знали, что есть в Ленинграде один чудак, который своеобразно проводит часы своего досуга — создает литературное произведение для единственного человека, и этот чудак, не придумав ни одного путного псевдонима, решил подписываться Кулиджары…”
Вряд ли повесть Ларри понравилась Сталину.
Правда, Советское государство существует на страницах этого произведения уже 117 лет (несбывшееся пророчество). Прилетевший на Землю культурный марсианин беседует с колхозниками и с учеными, с писателями и инженерами, с рабочими и учителями. Он видит скучноватую жизнь, массу торжественных, но никому не нужных собраний и юбилеев, а рядом — нищета, бедность, скудость культуры, бюрократия, враги народа… Ах, конечно, Ларри был наивен, полагая, что его имя останется в тайне. Уже 11 апреля 1941 года он был арестован. “Посылаемые Ларри в адрес ЦК ВКП(б) главы этой повести, — говорилось в обвинительном заключении, — написаны им с антисоветских позиций, где он извращал советскую действительность в СССР, привел ряд антисоветских клеветнических измышлений о положении трудящихся в Советском Союзе. Кроме того, в этой повести Ларри также пытался дискредитировать комсомольскую организацию, советскую литературу, прессу и другие проводимые мероприятия Советской власти”.
Десять лет с последующим поражением в правах. Ну разве не с этого начинается истинная фантастика?
В 1954 году в известном толстом журнале “Новый мир” выступил писатель Ю. Долгушин.
В статье “Поговорим всерьез” писатель утверждал: фантастика — необходимый жанр, фантастика нужна читателям, фантастика будит воображение юных читателей, фантастика дает понять, что наука — это вовсе не сумма школьных или институтских знаний. Фантастических книг, напоминал Ю. Долгушин, выходит в стране прискорбно мало, “…а те, что есть, страдают недостатками в литературно–художественном отношении либо не отвечают задачам настоящей научной фантастики. Словом, положение таково, что в нашей современной научной фантастике нет ни одного произведения, которое стало бы любимой настольной книгой молодого писателя. В печати не появилось ни одной статьи, в которой серьезно, со знанием дела решались бы насущные вопросы этого жанра, его теории, специфики, мастерства. Кроме Всеволода Иванова, ни один из крупных писателей или критиков не выступил в защиту научной фантастики. А ведь в результате этого попустительства издательства стали буквально бояться печатать научно–фантастические произведения. Начали без конца консультироваться с критиками, специалистами, академиками. Невероятно долгим и тернистым стал путь рукописей. Некоторые авторы отошли от фантастики. Новые почти перестали появляться”.
Тем не менее фантастика продолжала существовать, иногда в формах чрезвычайно занятных. Например, Александр Казанцев в 1946 году опубликовал в журнале “Вокруг света” рассказ–гипотезу “Взрыв”. Он сам об этом так рассказал позже.
“…На этих‑то непроезжих фронтовых дорогах дождливым августом 1945 года я услышал по трофейному радиоприемнику сообщение на английском языке о том, что на Хиросиму сброшена атомная бомба. Потряс и сам факт бесчеловечного уничтожения мирного населения города, и подробности взрыва: ослепительный шар ярче солнца, огненный столб, пронзивший облака, черный гриб над ним и раскаты грома, слышные за сотни километров, сотрясение земной коры от земной и воздушной волн, отмеченные дважды сейсмическими станциями. Все эти детали были знакомы мне еще со студенческой скамьи, со времен увлечения тунгусской эпопеей Кулика, когда тот искал в тайге Тунгусский метеорит.
По приезде в Москву я обратился в Сейсмологический институт Академии наук СССР и попросил сравнить сейсмограммы тунгусской катастрофы 1908 года с атомными взрывами в Японии. Они оказались похожи как близнецы. Во мне проснулся и зашептал фантаст: “А падал ли вообще Тунгусский метеорит? Ведь не осталось ни кратера, ни осколков! Почему там, в эпицентре, стоит голыми столбами лес, а вокруг на площади, сравнимой с небольшим европейским государством, все деревья лежат веером? Не произошел ли взрыв в воздухе, срезав ветви лиственниц в эпицентре, где фронт волны был перпендикулярен стволам, и повалив все остальные, в особенности на возвышенностях, даже отдаленных? Не был ли взрыв атомным?..”
