Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде
Последнее мне особенно нравится. “Побывал в тюрьме и в Кокчетаве”.
Это вам не измышления бывшего большого друга СССР Говарда Фаста и не анекдоты какого‑то Блиша!
Механистичность, похоже, в нашей крови.
В. Г. Богораз–Тан в замечательной монографии “Чукчи”, изданной в 1934 году Институтом народов Севера ЦИК СССР, с некоторой грустью отмечал:
“…Впрочем, когда местные казенные ученые затевали собрание статистики по собственным домыслам, не списывая с казенных образцов, результаты получались еще более оригинальные: так, в архиве одного из камчатских поселков я нашел копию статистического рапорта следующего рода:
Петр Рыбин………………………………52года от роду.
Семен Березкин……………………….43 года от роду.
Иван Домошонкин…………………….47 лет от роду…
Итого всей деревне…………………..2236 лет от роду”.
Однажды (мне только–только стукнуло одиннадцать лет) у одного своего приятеля я увидел тоненькую книжку, бумажную обложку которой украшал рисунок чудовищной обезьяны. Обезьяна боролась с набросившейся на нее пантерой. Вот где, наверное, масса приключений! — подумал я. И наугад раскрыл книжку.
“Бабочки у него были; гигантские орнитоптеры, летающие в лесах Индонезии и Австралазии, и крохотные моли. Орнитоптеры привлекали его величиной и благородной окраской, в которой черный бархат смешивался с золотом и изумрудами. Моли нравились ему по другой причине: расправить тончайшие крылья этих крошек было очень трудно…”
И дальше:
“Он смотрел на большую стрекозу с бирюзовым брюшком, летавшую кругами вокруг него. Стрекоза хватала на лету комаров. Иногда оторванное крылышко комара падало, кружась у самого лица Тинга. Тогда он видел, как оно переливалось перламутром в колючем луче…”
Оторванное крылышко комара меня покорило.
Так, совершенно случайно, я наткнулся на научно–фантастическую повесть “Недостающее звено”, и это, несомненно, изменило мою жизнь, ибо через некоторое время я вступил в долгую и совершенно замечательную переписку с автором указанной повести — профессором Николаем Николаевичем Плавильщиковым, известным энтомологом и писателем.
Потрясенный проявленным мною интересом, приятель подарил мне книжку, но через неделю ее у меня стащили. Потрясенный этим, я, в свою очередь, стащил “Недостающее звено” в городской библиотеке (благо книжка была издана относительно недавно — в 1945 году). Как и бывает в таких случаях, книжку у меня скоро увели. Но это было уже не страшно, потому что я получил экземпляр от самого автора — с автографом, в котором взрослый человек обращался ко мне по имени–отчеству. Самое ужасное, что в начале 60–х пропал и этот экземпляр, так что в моей библиотеке хранится сейчас совсем другой, подаренный мне на день рождения старым другом…
Н. Н. Плавильщиков был не просто последним энциклопедистом, он был талантливым последним энциклопедистом. Его “Очерки по истории зоологии” или, скажем, “Гомункулус” до сих пор остаются превосходным чтением для любого возраста. Его энтомологические работы до сих пор восхищают специалистов, а на великолепных переработках Ж. Фабра и А. Брэма выросло не одно поколение.
В самом деле.
“Первым был сотворен… человек, — объясняет Н. Н. Плавильщиков. — Иначе Платон не мог рассуждать: человек — наиболее совершенное отображение мира идей (по учению Платона, вселенная двойственна: она объемлет два мира — мир идей и мир вещей, отображающих эти идеи; идеи мы постигаем разумом, вещи — чувственным восприятием). У человека три “души”: бессмертная и две смертные (мужская — мощная и энергичная и женская — слабая и податливая). “Эволюция” протекает путем деградации всех сортов этих “душ”, причем допускается еще и “переселение душ”. Животные — своеобразная форма “наказания” для людей. Люди, упражнявшие не бессмертную, а смертную часть своей сложной души, при втором рождении превратились в четвероногих. Те, которые “превзошли тупоумием своим даже четвероногих” и которые своим телом как бы прилипли к земле, оказались пресмыкающимися. Просто легкомысленные люди при втором рождении превратились в птиц. “Невежественнейшие и бестолковейшие” попали в новой жизни в воду и стали водными животными. Человек оказался родоначальником всех живых существ, и это неудивительно: по Платону, все живые существа — только совокупность несовершенных и разнообразных видоизменений человека”.
Подобное запомнишь в любом возрасте; талант популяризатора — это особый талант.
В фантастику писатели часто приходили из науки.
Иван Антонович Ефремов — крупный палеонтолог, основал одну из очень любопытных ее дисциплин — тафономию (учение о закономерностях захоронения ископаемых организмов), Александр Петрович Казанцев — инженер, изобретатель, Александр Шалимов, Дмитрий Биленкин — геологи. Геологом и географом был знаменитый Владимир Афанасьевич Обручев, младший из братьев Стругацких — Борис Натанович — астрофизик. Незадолго до войны на месте нынешних Лужников можно было наткнуться на интересную компанию, занимающуюся вовсе не писательским делом. “Не то в луже, не то в озерке, — вспоминает А. Казанцев, — плавал в изобретенной им резиновой лодочке, выполненной заодно с резиновыми сапогами–ластами, Юрий Александрович Долгушин. Взрывал на месте будущего стадиона свои чудо–запалы Охотников…” Работал с ними и Г. Бабат, тоже проявивший себя в литературе.
Я открывал фантастику в те годы, когда она определялась именами Александра Казанцева, Ивана Ефремова, Юрия Долгушина, Вадима Охотникова, Владимира Немцова, Виктора Сапарина, Валентина Иванова, Леонида Платова, Георгия Гуревича. Кого‑то впоследствии я хорошо знал, с кем‑то многие годы переписывался, кто‑то чисто по–человечески помог мне войти в литературу. Самое лучшее, сказал я себе, садясь за второй том Антологии, обещанной Н. Гацунаеву, это вновь увидеть тот мир, увидеть изнутри, и понять его…
II
Письма.
Г. И. Гуревич (30.VIII.88): “Шпанов был высок… чуть сутулился, помню серо–седые волосы, кажется, очки. Биография у него колоритная. Кажется, в 1926 году он летал на воздушном шаре, совершил вынужденную посадку в области Коми. Написал об этом десять раз, понравилось”.
Впрочем, это для первого тома.
Г. И. Гуревич (26.VII.88): “…В ноябре 1945–го демобилизовался, решил стать писателем. Первые месяцы после войны у людей были наивные надежды на вольности в печати. Начиналась мирная жизнь. Открывались журналы. Фантастику даже просили. Думаю, сыграла роль атомная бомба. Реальностью оказались фантазии. А фантастики не было. Мой приятель и соавтор (Г. Ясный. — Г. П.) организовал свидание с редактором “Огонька” Сурковым. Сурков выслушал вполуха, сказал: “Ну, давайте/” — и забыл… В феврале повесть “Человек–ракета” была готова. В апреле ее приняли в Детгиз, в июле она прошла по радио, в ноябре–декабре была напечатана в “Знание–сила”, в июле следующего года вышла отдельной книжкой, в августе, кажется, была одобрительная рецензия Л. Гумилевского в “Литгазете”, а в декабре разгромная — в “Культуре и жизни” — “Халтура под маркой фантастики”. Дело в том, что повеяли холодные ветры. Дошла очередь и до фантастики…”
