Аластер Рейнольдс - Пропасть Искупления
Он вытянул из глубины отсека лоток размером с обеденный поднос. На этом лотке, словно яйца Фаберже, были уложены три мины-пузыря. Скорпион взял одну с инстинктивной осторожностью, хотя никто не слышал, чтобы мина-пузырь срабатывала случайно, – и пошел прочь от застывшего на льду шаттла.
Он отдалился всего на сотню шагов: достаточно, чтобы выброс дюзы не задел мину. Потом опустился на колени и ножом Клавэйна выковырял во льду коническую ямку. Поместил туда мину так, чтобы наружу торчал только кончик, повернул рифленое кольцо на тридцать градусов. Сделать это удалось не сразу, очень уж скользкими были перчатки. На макушке мины загорелся красный индикатор: она на боевом взводе.
Скорпион встал и сразу замер: что-то привлекло его внимание. Подняв голову, он взглянул на Халдору. Планеты уже не существовало, на ее месте виднелся механизм, занимающий гораздо меньшую часть неба. Выглядел он весьма странно, напоминая рисунок из средневекового космологического трактата, некий плод экстатических галлюцинаций: геометрическое кружево с бесчисленными, тонко проработанными деталями. На периферии машины от узелков «кружева» отходили явственно мерцающие лучи, перекрещиваясь друг с другом. Ближе к центру механизм становился слишком мудреным, чтобы различить его структуру, не говоря уже о том, чтобы описать ее и запомнить. Скорпион подумал, что сможет запомнить лишь это ощущение головокружительной сложности, – как будто сам Господь показал ему внутренность своих часов. И сразу же накинулась мигрень, словно висящий в небе предмет не желал, чтобы свинья смотрел на него долее положенного.
Скорпион повернулся и, глядя на лед, побрел к кораблю. Там он аккуратно убрал в багажник оставшуюся пару мин и забрался в кабину, оставив дверь люка лежать на земле. Возиться с ней не было необходимости, как не было необходимости наполнять отсек воздухом. Теперь вполне достаточно скафандра.
Шаттл взмыл над Хелой. Через проем люка Скорпион видел истончающееся полотно моста и далекое дно Пропасти Искупления. Закружилась голова. Когда на мосту он закладывал мину, очень легко было забыть, что под ногами многие мили пустоты.
В следующий раз он уже не сможет проделать это так спокойно.
Ложемент подготовился к приему «Ностальгии по бесконечности». Корабль, вернее, то, что от него осталось, был уже близко. В процессе снижения капитан прошел серию радикальных трансформаций с целью защитить своих подопечных, но не забыл и о главной задаче: выручить Ауру. Капитан снял бо́льшую часть обшивки у средней части корабля, обнажив хитросплетение гниющих внутренностей: гигантские крепежные элементы и переборки, хрящевидные комки из плотно уложенных бортовых систем. Капитанские органы росли самым диким образом, вились и сплетались почище плюща.
Частично сбросив броню, капитан почувствовал себя голым и уязвимым. С тех пор как эти внутренние органы в последний раз открывались вакууму, минуло много веков.
Но это не остановило перестройку корабля. Внутри «Ностальгии по бесконечности» менялись местами отсеки, как костяшки домино. Рвались и восстанавливались в новых конфигурациях сети питания. Части корабля, которые прежде зависели от других, получая извне энергию, воздух и воду, переходили на самообеспечение. Некоторым было позволено отмереть. Капитан ощущал эти перемены внутри себя, как ощущаются движения пищи и газов в кишечном тракте: жар и прохлада, давление и расслабление, острые боли и внезапное онемение. Естественно, все внутренние процессы проходили под его контролем, и все же его не оставляли тревога и досада – он как будто занимался самоистязанием. Последствия содеянного над собой устранить будет очень непросто.
Капитан приближался к Хеле, корректируя движение импульсами маневровых двигателей. Гравитационный градиент дал стрессовые нагрузки на геометрию корпуса, своими мягкими пальцами норовя разломать «Ностальгию» на куски.
Корабль решительно продвигался вперед. Под ним скользил ландшафт Хелы – на этот раз не только лед и трещины, но и обитаемые территории, испещренные поселками и линиями коммуникаций. На горизонте золотисто поблескивали крутые стены ложемента.
Капитан судорожно дернулся, словно в родовой схватке. Все подготовительные операции были завершены. От корабля в его средней части аккуратно отделились несколько фрагментов, оставив геометрически правильные пустоты, и улетели прочь; за ними, как травяные корни за вырезанными и поднятыми прямоугольниками дерна, тянулись тысячи оборванных проводов и шлангов.
Капитан притупил боль там, где это было возможно, но фантомные ощущения утраченных линий питания были мучительны. «Вот что, наверное, чувствуешь, – подумал Бренниген, – когда тебя заживо режут на куски». Но боль не застала его врасплох, он успел набраться терпения. Она даже напоминала, что капитан все еще жив, что он ведет осмысленное существование, как нормальное создание из плоти и крови. Пока ощущается боль, Джон Бренниген остается человеком. Хотя бы отчасти.
Всего отделилось двадцать секций. Лишь несколько мгновений они двигались рядом с кораблем, а едва отойдя на безопасное расстояние друг от друга и от «Ностальгии», включили собственные двигатели и разлетелись в разные стороны. Мощности двигателей было недостаточно, чтобы унести секции за пределы гравитационного поля Хелы, но вполне хватало, чтобы вернуть их на орбиту. А там секции позаботятся о себе сами. Для восемнадцати тысяч момио, оказавшихся на борту субсветовика, капитан сделал все, что было в его силах. Спящих он вез от Арарата, а некоторых и от самого Йеллоустона – и теперь, в космосе, эти люди имели больше шансов на спасение, чем если бы оставались на борту большого корабля.
Конечно, при условии, что кто-то прилетит и позаботится об этих восемнадцати тысячах.
Ложемент между тем успел увеличиться. В гигантской яме пришли в движение детали упряжи, готовясь заключить в крепчайшие объятия освежеванное и выпотрошенное тело «Ностальгии».
– Зачем тебе резной скафандр? – спросил Куэйхи.
– С собой заберу, – ответила Рашмика с решительностью и властностью, удивившими ее саму. – На «Пресвятой Морвенне» ему делать нечего.
Васко взглянул на Хоури, потом на Рашмику.
– Ты все вспомнила? – спросил он девушку.
– Даже больше, чем знала, – ответила та. – И вспоминаю все больше и больше.
– Эта женщина, – спросил Куэйхи, – как-то связана с тобой?
– Она моя мать. И я не Рашмика. Так звали ребенка моих приемных родителей, дочь, которую они потеряли. Хорошее имя, но не мое. А настоящее имя я пока не вспомнила.
– Тебя зовут Аура, – сказала Хоури.
Услышав это имя, Рашмика мгновение думала, потом снова взглянула на мать:
– Да, точно. Теперь я помню, ты звала меня так.
– А насчет крови я был прав, – проговорил Грилье, не в силах скрыть довольную усмешку.
– Да, вы были правы, – повторил Куэйхи. – Довольны? Это ведь вы привели ее сюда, генерал-полковник. Вы принесли змею в наше гнездо. Ох и зря же вы это сделали.
– Она все равно пробралась бы сюда, – возразил Грилье. – Ведь для того ее и прислали на Хелу. И вообще, о чем вы беспокоитесь? – Врач кивнул на видеоизображение снижающегося корабля. – Вы же получили все, что хотели. Даже священная механика любуется вами с небес, поздравляя с победой.
– С кораблем что-то происходит, – проговорил Куэйхи, указывая трясущимся пальцем на экран. – В чем дело? – резко спросил он, взглянув на Васко.
– Понятия не имею, – ответил тот.
– Корабль в порядке, – сказала Хоури. – Вам нужны были двигатели? Вы их получите. А нам отдайте резной скафандр, и мы уйдем.
Казалось, Куэйхи обдумывает ее просьбу.
– И куда вы денетесь без корабля?
– Для начала хорошо бы убраться с «Пресвятой Морвенны», и нас вполне устроит поверхность Хелы, – ответила Хоури. – У вас суицидальные наклонности, настоятель, но о себе мы такого сказать не можем.
– Будь у меня хоть малейшая склонность к суициду, разве я прожил бы так долго?
Хоури взглянула на Малинина, потом на Рашмику:
– У него, похоже, другие планы. Вы тоже не собираетесь оставаться на борту, я права?
– Тут все дело в расчете времени, – ответил Куэйхи. – Корабль уже почти в фиксаторе. Близится миг торжества – миг, когда на Хеле все изменится, когда изменится сама Хела. Отныне жизнь пойдет совершенно по-другому, вот увидите. Больше не будет ни Вечного Пути, ни шествия соборов. На Хеле останется только одно обитаемое место, неподвижное, в точности под Халдорой. На этом месте будет стоять только один собор.
– Но вы его еще не построили, – сказал Грилье.
– Успеется, генерал-полковник. Как только я заявлю свои права на упомянутое место, у меня окажется все время в мире. Видите ли, я смогу выбирать, где окажется эта точка. Хела будет у меня в руках. Захочу – раскручу ее, словно глобус. И остановлю прикосновением пальца.
