Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде
Вспомнили.
Многие.
П. Павленко, Н. Шпанов, А. Горелов, С. Буданцев, Н. Бобров, С. Диковский, В. Курочкин, Б. Лавренев… Картины масштабных воздушных сражений рисовал в своих фантазиях Георгий Байдуков — Герой Советского Союза, участник перелета через Северный полюс в Америку, совершенного вместе с В. Чкаловым и А. Беляковым. Названия его фантазий откровенны — “Разгром фашистской эскадры”, “Последний прорыв”… Николай Автократов в повести “Тайна профессора Макшеева” описывал особые лучи, способные на расстоянии взрывать чужие боеприпасы… И так далее.
Талантливый, жаждавший известности Сергей Беляев тоже не отмахнулся от горячей темы. В 1939 году он выпустил в свет фантастическую повесть “Истребитель 2Z”. Один из ее героев — Лебедев, патриотически настроенный летчик, так объяснял: “…Давно ли Блерио перелетел через Ла–Манш? Тогда весь мир взволнованно говорил об этом “чуде”. А теперь ни дальние расстояния, ни высокий стратосферный потолок, ни крейсерская скорость порядка 500 километров в час, ни полеты в неблагоприятных метеорологических условиях не удивляют и не смущают советских пилотов и штурманов. Еще в 1934 году советские летчики Громов, Филин и Спирин покрыли без посадки по замкнутой кривой 12 711 километров. Летом 1936 года Чкалов, Байдуков и Беляков по Сталинскому маршруту пролетели, в труднейших арктических условиях, без посадки 9374 километра. Эти же трое Героев Советского Союза через год продолжили Сталинский маршрут, открыв кратчайший путь из Москвы в США через Северный полюс. Вскоре Герои Советского Союза Громов, Юмашов и Данилин по той оке трассе — через Северный полюс, Канаду и США — пролетели из Москвы до границы Мексики, покрыв по прямой свыше 11 000 километров. А замечательный полет Коккинаки?.. С тех пор все важнейшие рекорды авиации, особенно по дальности, высотности в и полетам с полезной нагрузкой, крепко держатся в руках советских летчиков…”
С карандашом в руке летчик Лебедев, обводя маршрут планируемого необыкновенного полета, заявлял: “Серьезное предприятие! Но у каждого из нас — своя мечта. Водопьянов мечтал о Северном полюсе, Георгий Байдуков — о кругосветном путешествии через два полюса, а я… Тридцать тысяч четыреста пятьдесят километров без посадки — прямо к антиподам… Сначала через всю нашу страну, затем Тихий океан пересечь наискось…”
Понятно, что поддерживает героического летчика:
“Крупными шагами Лебедев прошелся по кабинету, распахнул дверь и вышел на балкон. С высоты десятого этажа ему открылась панорама громадного города, окутанного теплым величием весенней ночи. Рубиновые звезды на башнях Кремля красиво выделялись, как путеводные маяки. Лебедев долго смотрел на них, чувствуя, как постепенно приходит к нему удивительная внутренняя успокоенность…”
Проблема хладотехники в повести была хорошо поставлена.
VI
Помните “Фанданго” Александра Грина?
“Посмотрев влево, я увидел, что картина Горшкова на месте. Это был болотный пейзаж с дымом, снегом, обязательным безотрадным огоньком между елей и парой ворон, летящих от зрителя… С легкой руки Левитана в картинах такого рода предполагается умышленная “идея”. Издавна боялся я этих изображений, цель которых, естественно, не могла быть другой, как вызвать мертвящее ощущение пустоты, покорности, бездействия, — в чем предполагался, однако, порыв…”
Тенденция, искусственно взращенная критиками, поощряемыми главными идеологами страны, — говорить только о возможном, только о том, что мы можем создать уже сегодня и своими руками, эта тенденция привела в итоге к фантастике ближнего прицела. В самом деле, зачем нам какие‑то грядущие миры? Дел хватает и в мире сегодняшнем. Зачем нам безумно дорогие и опасные космические корабли? Зачем нам мертвые, пустые, пронизанные неизвестными излучениями пространства космоса? Не проще ли, не полезнее ли описать новейший сверхсильный, управляемый по радио трактор или нового типа комбайн? Так сказать, машины полей коммунизма. Зачем улетать мечтой в неопределенное будущее?
В 1958 году, когда над Землей уже описывал круги первый искусственный спутник, на одном из писательских совещаний Георгий Гуревич так отозвался о пресловутой теории фантастики ближнего прицела:
“Сторонники ее призывали держаться ближе к жизни.
Ближе понималось не идейно, а формально: ближе во времени, ближе территориально. Призывали фантазировать в пределах пятилетнего плана, держаться на грани возможного, твердо стоять на Земле и не улетать в Космос. С гордостью говорилось о том, что количество космических фантазий у нас сокращается”.
И далее: “По существу, это было литературное самоубийство. У фантастики отбиралось самое сильное ее оружие — удивительность. Понятно, что жизнь опередила таких писателей. Пока мы ползали на грани возможного, создавая рассказы о многолемешных плугах и немнущихся брюках, ученые проектировали атомные электростанции и искусственные спутники…”
Понятно, что и Чернобыль.
“Истребитель 2Z” Сергея Беляева — лучший тому пример.
Первый вариант романа, опубликованный в 1928 году (“Истребитель 17–Y”) был, на мой взгляд, динамичнее. В том первом варианте ощущались экспрессия, здоровый соревновательный дух. Молодость чувствовалась в том варианте! Молодость страны, молодость автора. А переписывая роман через десять лет (каждый представляет, что это были за годы), Беляев переписал его в совершенно плакатном духе — черные, как ночь, враги, светлые, как майское утро, друзья. Из текста (вспомним жалобы другого Беляева — Александра) вычеркивались все живые Характеристики, образы последовательно заменялись на схемы. Некто Урландо, изобретатель чудовищных лучей смерти, которыми угрожает молодой Советской стране международный фашизм, ни с того ни с сего вдруг отправился прямо в логово своих заклятых врагов, то есть в молодую Советскую страну. Нелегально, конечно. До него дошли слухи, что советские ученые в своих исследованиях пошли вроде бы его путем и добились больших успехов. Претерпев массу безумных приключений, иногда просто нелепых, Урландо выясняет, что советские ученые и впрямь получили удивительные результаты, правда, не в сфере вооружения, а в сельском хозяйстве. Ну, скажем, они построили машину, которая, выйдя в поле и одновременно удобряя, выхаживая, засеивая его, сокращает время от посева зерна до жатвы до одних суток!
Даже для 1939 года это звучало несколько вызывающе.
Критик А. Ивич писал: “Доводить замечательные труды Лысенко до такого абсурда, как созревание пшеницы через двадцать четыре часа после посева, — значит невыносимо опошлять серьезное дело!” Попутно указывалась легко угадываемая зависимость С. Беляева от А. Толстого, иногда даже в мелочах. У Беляева: Урландо — Штопаный нос, у Толстого: Гастон — Утиный нос.