Иван Шишкин - Случайный попутчик.
Кадет дождался, когда потревоженные Быком рабы успокоятся и опять начнут собираться для тепла в плотные кучи, поодаль от него, и, упершись ногами в колесо тележки, натянул цепь ошейника. Тяжелая цепь, выкованная из мягкой меди, даже не звякнула. Собрался, напряг спину, жестко взял цепь и потянул ее на себя. Повозка вздрогнула. Кадет еще сильнее уперся ногами в колесо. Обычно самое слабое звено – первое возле ошейника. Потому что при холодной ковке точному удару молота мешает ребро ошейника… Слабое звено разогнулось. Так, он отцепился от повозки.
Кадет отдохнул, решая – порыться ли в повозке? Вдруг там есть и оружие? Но решил не рисковать, потому что его движения сковывали нагрудная и заспинная цепи. Поджал скованные ноги, прижал руки к груди и начал осторожно, но без остановок, перекатываться по твердой неровной почве к граничной веревке. Ему предстоял неблизкий путь по сложному маршруту. Иногда цепи позвякивали или скреблись о камни, и, конечно, рабы в ближайших кучках слышали эти звуки и видели, что он все дальше откатывается от них, и понимали, что он делает, но делали вид, что ничего не замечают, отворачивались или отводили глаза. Завтра они скажут, что спали, когда Урод перекатился через пограничную веревку.
На расстоянии прыжка от веревки Кадет перестал катиться, осмотрелся. Подходящее место. Слева впереди в полусотне шагов – нагромождение валунов. Породы здесь твердые, значит, он найдет осколок с острыми краями. Он заляжет за валунами и займется ножными кандалами. Хорошо. Плохо только то, что он все-таки немного устал. Ослаб. Все, пора!
Кадет устроился на боку поудобней. Теперь – самое опасное: собаки-охранники, людоеды, рыскающие в окружности ночлежного лагеря, вдоль его границы. За последние ночи он неплохо с ними познакомился. Они всегда были очень голодны и очень азартны: весь доступный ему общий с ними канал ксеносознания занимали две мысли – охота и еда. Почти как у леонидянских собак. Опыт, полученный не так давно на планете Тропик, пригодится. Пока он точно знал, что у здешних собак-людоедов было неглубокое и узкое сознание, легкое для проникновения – обычный результат дрессировки, построенной на инстинкте голода. И их идолы наслаждения и отвращения легко определились прошлой ночью. Риск, конечно, есть… Но вполне приемлемый риск.
Кадет сосредоточился, глубоко вздохнул и, рассчитано ударил себя по носу. Ноздри заложило. По особому зажав пальцами нос, он начал с силой продавливать в узкую щель воздух. Человеческое ухо при этом слышало лишь негромкое мокрое сопение, но любой зверь-охотник легко улавливал ультразвуковую волну крови. Так приманивать добычу на охоте его научили добродушные аборигены на Сумерках – маленькой теплой туманной и болотистой планете, где он занимался разведкой трансурановых руд. Много лет назад.
Уже через час в двух шагах от Кадета собрались все одиннадцать собак. Стремительные, высокие и поджарые, длинноногие, с узкими вытянутыми вперед челюстями. С мертвыми белесыми глазами. Самки. У них не было вожака, каждая из них была сама по себе. Очередное подтверждение классической теории: в любых биологических видах млекопитающих женские особи более зависимы, организуемы и управляемы.
Сначала они беспокойно бегали вдоль пограничной веревки, вытягивая длинные морды в сторону лежащего Кадета. Ультразвук возбуждал их, будя рефлексы охоты.
Неторопливо и тщательно он мысленно нарисовал для собак образ тучного вола из каравана купцов, дивно пахнущего горячим навозом и сытной густой кровью и сладкими слюнями, свисающими изо рта… Вол неторопливо переходил от одного островка травы к другому, помахивая хвостом и потряхивая головой… У самых нетерпеливых собак потекла слюна и они начали облизываться. К нарисованной картине безмятежно жующего вола Кадет добавил сочное чавканье и тонкий вкус его живого мяса, и собаки застонали и крепко натянули невидимые поводки, на которых он держал их. Он прибавил к нарисованной картине изображение предгорного ущелья, в котором день назад располагался ночной лагерь, и скоро одна за другой собаки вспомнили это место, и их нетерпение усилилось. Кадет ощущал беспомощное царапание их слабых ментограмм об нарисованный им образ вола. Обычно безголосые, сейчас собаки тихо скулили и перебирали ногами. Вол поднял хвост, и струя жидкого навоза хлынула на почву. Собаки подняли головы, ловя направление от которого шел этот упоительный запах теплых кишок… Они запомнили направление… Но их сбивал с толку, им мешал запах человека, дурной запах грязного потного раба. Они принюхивались к Кадету, лежащему от них на расстоянии прыжка, держа носы по-над самой веревкой, и тогда он вбросил им в сознание из своей памяти, ранней детской памяти, готовый образ, ночной кошмар всех детей Урду – образ взрослого горного паука-вампира с родной ему планеты. Огромный, костлявый и жесткий, с узким длинным жалом, на конце которого висит капелька желтого яда, между круглыми плоскими глазами. Беспощадный и голодный. За таким собаки не пойдут по следу, вернувшись к лагерю, на такого не бросятся молча и внезапно. На пределе силы связи сознаний, едва удерживая собак от бегства, Кадет перекатился через пограничную веревку и разорвал связь. Собаки попятились. Паук медленно распрямил шесть своих тонких суставчатых ног, поводил круглой лысой головой по сторонам, осматриваясь, и вдруг стремительно засеменил в сторону ближайшей собаки, туловище его раскачивалось, жало целилось в живот… Собаки-людоеды бросились в разные стороны от Кадета в темноту. И молча.
Теперь надо было немного подождать, час-полтора, и в сознание голодных собак на смену образа отвратительного и опасного паука, вышедшего на охоту, вернется – он только на это и надеялся! – сладкий образ вола в дальнем ущелье. А если собаки возвратятся сюда, у него будет простой выбор: перекатиться назад через пограничную веревку или все-таки умереть в бою.
Кадет прислушался. Было тихо, только иногда в далеком женском лагере кто-то отчаянно визжал, и как всегда после длинного жаркого дня, становилось прохладно, именно так, как требуется, чтобы начать длинный путь. Он повернулся спиной к лагерю и начал концентрироваться, чтобы долгим сильным усилием порвать цепи на груди и спине. Но сначала – согреться. Значит надо взять за руку мать.
… Мы с матерью неторопливо идем вверх по тропе от родовой пещеры к Камням Памяти нашего племени. Мы босы, как того требует ритуал, и только медвежьи шкуры покрывают нас, меня – до пят, а мать – до бедер. Это тоже ритуал.
Мать – громадна, как гора, мне приходится высоко задирать голову, чтобы увидеть ее лицо. Ветер с ближних белых вершин шевелит высокий иссиня-черный гребень ее волос на голове. Когда-нибудь, надеюсь я, я стану такой же большой и сильный и красивый, как она. А пока я делаю три шага там, где она делает один. Моя прекрасная мать!…
