Василий Гунько - Богатым быть не вредно
- У меня... тоже так же, только все вместе, - процедил сквозь зубы Вася.
- Приятно, что вы шутник!
- Еще бы, - гость скопировал улыбку хозяина. - И главное - не из милиции.
От взгляда Хитроумова Кукушкина на мгновение пронзило током. Но у хозяина хватило выдержки, чтобы деликатно спросить:
- Какой у вас заработок?
- У меня твердый оклад - двести.
- Твердый оклад - это пособие по безработице, молодой кент. А зарплату каждый мыслящий мужчина должен делать себе сам. Это есть его деловые способности, умноженные на хозрасчет. М-да... Если бы вы знали, как меня утомляет наша безработица! Я устаю от нее больше, чем от самой тяжелой работы.
- Другой бы с вами спорил, а я не буду, - согласился Кукушкин и искоса посмотрел на притихшего Льва Борисовича, который стоял под пальмой и задумчиво почесывал густую шерсть своей собачки.
- Представляете, утром встаешь - ни в трамвай, ни в троллейбус попасть невозможно, - Всеволод Львович говорил таким тоном, будто рассказывал анекдот. - Все спешат на работу. Казалось бы, вот идеальный народ! А придите на работу - сидят и ничего не делают. Спрашивается, зачем спешили? Никто не ответит. Ответить, конечно, могут - плевком в харю. Парадокс? Парадокс. Или зайдите в любой магазин - хоть шаром покати! Только откуда, скажите на милость, в домашних холодильниках и шкафах появляется то, чего днем со свечой не сыщешь на прилавках и даже на витринах?
- Да, сия тайна покрыта мраком, - усмехнулся гость, вспомнив рыбный завтрак, недавно приготовленный Любой.
- Для нас это отнюдь не тайна, - сказал Всеволод Львович, поглаживая вспотевшую лысину. - Но мы не проболтаемся. Нет, нет! Пусть одни хранят самое дорогое в памяти, другие - на сберкнижке, а мы - на замке. Вот так-то! Кто из нас прав? Ну-ка рассудите.
- Когда-нибудь судьи рассудят, - кашлянул гость в кулак, разглядывая поющих канареек в роскошных клетках. - А почему у вас такое однообразие канарейки да канарейки?
Лев Борисович отпустил Элоночку побегать и ответил за сына:
- До судьи далеко, как до Бога! Да и неведомо еще, кто вправе судить, а кто нет. Я считаю, что каждый мало-мальски мыслящий человек - сам себе судья. Поймешь это - судьба в твоих руках, а не поймешь - все твои надежды будут на Бога и на добрых людей, которые, как доказано наукой, практически вымерли. А канарейки, молодой кент, это птицы счастья. И пение у них божественное. Да, божественное! Вы только вслушайтесь, как сладко разливаются их голоса. Это же чудо-оркестр! Знаете, когда я слышу этот оркестр, мне кажется, что где-то рядом стоит волшебная машинка и чеканит золотые монеты. А они рассыпаются и рассыпаются по мраморному полу. Как золотой дождик. Вы слышите, какой это приятный золотой звон! Эх, даже умирать не хочется! - он прослезился и для пущей убедительности приложил руку к сердцу. Ему подтявкнула Элонка и завертела хвостиком, за что была награждена воздушным поцелуем.
Кукушкин чуть было не поверил в искренность старика, но жесткая и, надо полагать, честная мысль Хитроумова-младшего: "Ну, старая развалина, за всю свою жизнь не научился варить лапшу, а вешать пытается всем!" - вмиг отрезвила его.
В гостиную вошли еще два члена этой семьи. Рита от радости хотела броситься на шею Кукушкину, но Виктория Леонардовна вовремя всучила ей поднос со спиртными напитками.
- Василий Васильевич, как это мило с вашей стороны, что вы здесь! защебетала дочь, поднеся ему фужеры и рюмки со спиртным так близко к лицу, будто он должен был их поцеловать. - Здравствуйте, здравствуйте, уникальный мой человек!
- О Риточка, с вашим появлением в этом рае стало еще светлее, - Вася поцеловал ей руку выше кисти, от чего поднос задрожал.
- Ой, неужели это правда! Боже мой, какая честь, вы не представляете...
- Рита, что ты такое говоришь, - сделала замечание дочери мать. Почему ты решила, что Василий Васильевич не может представить...
- Ой, ну мама, что ты такое говоришь! - дочь решительно отдала поднос матери и повесилась-таки на шею гостю. - Василий Васильевич, извините, но я ничего не могу с собой поделать. Я так рада, я так рада... Вы мой бог, мой судья и моя надежда на мое счастье.
Пока что в глазах всех членов этой семьи Кукушкин был или великим оригиналом, или клоуном, или, в лучшем случае, жуликом и проходимцем, и только Рита видела в нем уникального человека. К такому выводу пришел Вася, прослушав их мысли, и, вспомнив учителя, решил: вот оно, конкретное зло, с которым надо бороться.
После просмотра семейных любительских фильмов, снятых Ритой и Всеволодом Львовичем, Лев Борисович наконец решил представить свою жену.
- Сейчас я вам, молодой-одаренный, покажу мою Мусю!.. Она у нас словно Ленин в мавзолее. Мы на нее смотрим и любим. Виточка, ты же медик, хотя и незаконченный, неужели ты не в состоянии вылечить свою свекровушку?
- Ну что ты, папенсия, - пошутила невестка в ответ, - зачем ее лечить, пусть поживет еще немножко.
Старая Муся действительно была похожа на мумию. Она лежала на кровати в глубоком параличе, и только в угасающих глазах едва теплилась жизнь. Кукушкину даже жаль стало старуху. Ему непонятно было, как могли самые близкие люди проявлять к ней такое циничное безразличие.
Только за шикарным обеденным столом Вася постепенно начал привыкать к этим людям. Оказывается, они на все смотрят сквозь пальцы. Серьезное отношение у них было только к деньгам и дорогостоящим вещам.
Еда на столе была разнообразная и вкусная. Кукушкин глотал все подряд, не успевая даже хорошо прожевать, а все члены семьи боялись плохо подумать о госте. Только глава семейства позволил себе на мгновение забыть об уникальных способностях Кукушкина, и в его голове случайно промелькнула неприятная для Васи мысль: "Да, Дерьмо производить он умеет. Интересно, на что он еще способен?"
Вася ел без хлеба, чтобы больше вместилось в желудке нежнейшего мяса и редчайшей рыбы. Когда почувствовал, что ему стало тяжело дышать, решил отдохнуть. Увы...
- Василь Васильевич, хотите скушать сердце или легкие? - засуетилась, ухаживая за ним, сидящая рядом Рита.
- Спасибо, Риточка, спасибо, я не сердцеед. А балык и ветчина мне тоже не тяжелы...
Лев Борисович захихикал, как пискливая трещотка, а Всеволод Львович прыснул так, что обрызгал прожеванной пищей все лицо жены.
- Ой, пардон, Витольда, не успел проглотить... - извиняясь, он раскашлялся.
- Ничего, Хитроумен, в лицо можешь плевать. Только не в душу, обиженно ответила жена, вытираясь салфеткой.
Глава семьи сразу успокоился и поднял указательный палец:
- Ладно, Витольда, свою невоспитанность я тебе прощаю, - самодовольно сказал он и похлопал гостя по плечу: - Василий Васильевич, может, подышим? Ритуля, чадо мое, сделай кофеечек и принеси нам под пальму.
