Челси Ярбро - Отель Трансильвания
- Вовсе не жаль,- возразил Сен-Себастьян.- Наоборот, мы должны быть этому рады. Хорошо, что Эшил предпочитает мужчин. Иначе вряд ли бы он сберег для нас этот бутон.
- Нет,- все еще шептала Люсьен, пытаясь забыться.- Нет. Нет. Нет. Нет.
Подошли другие мужчины. С ними был и Эшил де Кресси. Люсьен заметила окровавленную повязку на лбу муженька и едва удержалась от смеха. Злорадное ликование вдруг охватило все ее существо. Жаль, что ей не попалось под руку что-нибудь потяжелее.
- ...И отнесите в библиотеку. Немедленно. У нас остается менее часа, чтобы все подготовить. В следующий раз благоприятное время наступит лишь месяца через три.
Сен-Себастьян развернулся на каблуках и быстро зашагал к дому. За ним потянулись и остальные. Задержались двое - де Кресси и де Вандом. Эшил ухватил женщину за руки, герцог, хихикнув,- за ноги. Они рывком подняли тело. Из груди Люсьен исторгся нечеловеческий вопль и она потеряла сознание.
Когда Люсьен открыла глаза, ей показалось, что все с ней приключившееся было дурным сном и она находится в своей спальне под присмотром врача Но, приглядевшись, женщина увидела, что лежит на столе, а над ее головой укреплено небольшое распятие. Стол окружали неподвижные фигуры в монашеских рясах с надвинутыми на глаза капюшонами. Люсьен уже хотела поблагодарить добрых братьев за их милосердную помощь, как вдруг осознала, что тело ее совершенно обнажено, а распятие перевернуто. Она вгляделась и поняла, что этим не ограничилось отвратительное кощунство: к фигурке распятого был приделан вздыбленный фаллос, превосходящий размерами торс, на лбу чем-то красным была начертана пентаграмма. Люсьен закричала. Она кричала во весь голос, отчетливо понимая, что на помощь ей никто не придет.
- Отлично, отлично! - раздался рядом голос Сен-Себастьяна- Она очнулась. Тем лучше.
Затем, обращаясь к людям, скрывающим лица, он добавил:
- До трех ночи можете делать с ней все, что угодно, но сначала войду в нее я. Потом - после трех - я возьму нашу жертву опять, и на этом покончим Не забудьте: я первый и я последний. Тешьтесь с ней или друг с другом, сколько хотите, однако прислушивайтесь к бою часов.
- Все, что угодно? - дрожащим от возбуждения голосом переспросил де Вандом.- А вдруг она не подчинится?
- Она подчинится,- спокойно сказал Сен-Себастьян. Люсьен охватило отчаяние.- Если не будет слушаться, дайте мне знать, я быстро поправлю дело. Думаю, ее надо бы привязать,- добавил он.- Веревки найдете. Не забудьте, кстати, подготовить дьявольский жезл. Он понадобится мне к трем. И помните: кобылка должна быть горячей.
- Кто будет первым после вас? - хрипло справился кто-то.
- Спросите хозяина В конце концов, он ее муж. Возможно, ему самому не терпится снять пробу.
Последние слова Сен-Себастьян сопроводил скрипучим смешком.
Эшил ощерился и, от души веселясь, вскричал:
- Ле Грас так и рвется! Господа, пропустим его вперед! Докажем, что парижская знать вовсе не равнодушна к чаяниям народа!
- Эшил! - казалось, вопль вырвался из самого сердца Люсьен.
- Заткни ей глотку, Ле Грас,- оборвал ее крик де Кресси.
Когда чужая горячая плоть вонзилась в Люсьен, она пронзительно закричала, извиваясь в своих путах. Это вовсе не походило на то, что с ней творилось ночами. Где они - быстрые сладостные касания, нежные ласки, жгучие поцелуи? Где упоительный, уносящий к вершинам восторга экстаз, где музыка уходящих в пространство вибраций, подобная дыханию жизни? Сен-Себастьян насиловал ее грубо, не отрывая свирепого взгляда от искаженного мукой лица. Она кусала губы, чтобы удержаться от стонов и лишить его удовольствия насладиться ее унижением.
Шло время, череда жестоких забав все не кончалась, и наиболее изобретательным истязателям все-таки удалось исторгнуть из груди ее крики. Когда Сен-Себастьян пустил в ход дьявольский жезл, женщина была почти без сознания. Она лишь изумленно охнула в ответ на чудовищное вторжение и впала вновь в забытье. Участники шабаша пылающими глазами следили за действиями Сен-Себастьяна, однако мужа Люсьен не было среди них. Стремясь как следует ублажить пару своих сотоварищей, он не проявлял ни малейшего интереса к тому, что происходит с его женой.
Письмо Роджера, лакея, своему господину, графу де Сен-Жермену. Латынь. Дата не указана.
"Мой господин.
Повинуясь вашему приказанию, я продолжаю следить за Сен-Себастьяном, Спешу сообщить, что ваши подозрения оправдались - он вновь собирает круг. Они провели первую встречу в доме Эшила Кресси, который силой заставил свою жену тешить их похоть. На рассвете, когда я уезжал, она была еще жива, но, боюсь, разум ее помутился. Сен-Себастьян лишил ее девственности, а следом за ним все остальные надругались над ней, как это принято у клевретов нечистого.
Вы желали узнать, кто вошел в новый круг. Вот их имена.
Еандом, де Шатороз, Жуанпор, де ла Сеньи, Ле Грас.
Сен-Себастьян поистине отвратителен. Я умоляю вас уничтожить его.
Я взял на себя смелость пригласить к мадам де Кресси священника, но его отказались пустить в дом. Смиренно надеюсь, что вам удастся преуспеть там, где я потерпел неудачу.
Письмо должно прибыть к заутрене, со специальным посыльным.
Писано моею рукой. Роджер".
ГЛАВА 7
Отель "Трансильвания" сиял, как драгоценный ларец в руках благосклонной к нему богини. Все его залы, комнаты и коридоры заливал яркий свет, идущий от верениц затейливых канделябров - как напольных, так и настенных. Главный зал был отделан заново; для желающих совершить променад к нему пристроили галерею. Единственное, чего здесь не хватало - это зеркальной стены. С тех пор как в Версале прижилась эта мода, все крупные парижские домовладельцы кинулись ей подражать. Однако новый хозяин отеля, как видно, был человеком оригинальным, и стены центрального помещения "Трансильвании" вместо зеркал украшали картины редкостного исполнения. Из собрания выделялись два больших полотна, изображавшие подвиги Зевса, но "Смерть Сократа" кисти Веласкеса несомненно являлась жемчужиной выставки. Впрочем, все остальные работы были не менее хороши, что подтверждали восхищенные возгласы прогуливавшихся по залу гостей.
Игорным залам новая планировка отеля отвела северное крыло огромного трехэтажного особняка. Они были не менее роскошно обставлены, чем остальные помещения здания, но внимания на это великолепие, похоже, никто тут не обращал. Игроки ставили крупно, азарт рос, и тот, кто проигрывал всего лишь годовой доход от поместья, мог почитать себя вышедшим сухим из воды. На опустошенные лица тех, кто спускал и поместья, и целые состояния, лился равнодушный свет сотен свечей.
Во всех остальных помещениях праздновавшего свое второе рождение отеля кипело веселье. Бальный зал украшали настоящие апельсиновые деревья, стоявшие в больших керамических вазах, хоры для музыкантов утопали в живых цветах. Это шокировало и было предметом тайной зависти многих. Осенью раздобыть в Париже цветы нелегко. Те же, что продавались, стоили так дорого, что убирать ими какие-то хоры никому бы и в голову не пришло.
