Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга первая
— Что ты задумал?
— Игру, — ответил Да-Деган ровным тоном. Сердце сжалось в комок, замерло в груди тяжелым камнем.
— Игру, — нараспев, растянуто проговорил Хаттами, коля булавками иронии.
И вновь полог тишины меж ними. Но в темных глазах под сумрачными бровями уже затлел, разгораясь, огонь надежды. И производятся в уме нехитрые подсчеты.
— Что тебе эти полтора миллиона, Хаттами? Год или два относительно сытой жизни в заложенном доме. Ты их потеряешь. Все равно. Дай их мне в руки сейчас и я, возможно, вытащу тебя.
— Хорошее слово «возможно».
Но голос уже не колет колючками иронии. В нем много больше тепла, чем десяток минут назад.
— Хаттами! Последний раз! Я прошу! — голос взлетает, и падает, заплутав в завитках лепнины на потолке.
— Он просит, — усмехнувшись, ответил Хаттами. — Что ты задумал?
— Какая разница?
— Я хочу знать, как ты будешь тратить мои деньги.
И вновь комок у горла, ватная тяжесть, перекрывшая кислород. Острый взгляд, молнии памяти. Кто виноват, что в прошлом столь много огня? А рука тянется к плечу, обрывая ткань, обнажая старое клеймо.
Кинжал с обвившейся вокруг розой. Сталь и шип. Герб ненависти и страдания. Символ потерянного бытия. Метка Хозяина — знак раба.
— Не могу я носить на себе это, — шепчут губы горькую правду. — Я должен снять его. Свести, и тогда, лишь тогда я смогу поиграть с Анамгимаром! Клянусь, он потеряет Иллнуанари!
— Какая разница? Обронит Анамгимар, подхватит Катаки. Что шакал, что гиена — нам радости мало!
— Дали Небесные! Да не для того я затеваю все это! Никто кроме Императора Эрмэ не уймет этих собак. Иллнуанари служит Империи и боится только Хозяина. Но боится до дрожи в ногах. Другого пути отвадить их от твоей Гильдии, нет. Неужели не понимаешь?
— Ты рискнешь предстать перед Императором? С ума сошел! Не пущу! Никогда! Мало того, что не удержал однажды!
Крик ударил по обнаженным нервам, оборвав их тоненькие ниточки, слезы увлажнили глаза. Кусать губы, унимая соль, катящуюся по щекам — только и это средство не выдерет из души ни горечи, ни страха.
Чуткие пальцы прикрыли знак страданий. Взгляд вновь встретился с взглядом. Горящий пламень и рассудительный лед.
— Хаттами, так надо, — проговорил Да-Деган глухо. — Если я этого не сделаю, то гореть мне в аду. Каждую ночь не спать, слушая упреки совести. Я должен знать, что задумал Хозяин. Черт те что творится вокруг!!! Не может быть, что б все случайности не направляла его рука!!!
— Хорошо, — прошептал Хаттами. — Но если Он тебя узнает, гореть в аду мне. Впрочем, как желаешь. Ты ведь все равно раздобудешь деньги. Не у меня, так пойдешь играть. Я и в тот раз не смог тебя удержать.
А в голосе звучит оборванной нотой обреченность.
Сыпется из ладони в ладонь сухой песок бытия.
Ты опять играешь нами, Судьба? Милая девочка, ведь так жестоки бывают только дети. Стервозная баба! То нанизываешь на сталь, то одаряешь улыбками. Крутишь свое колесо, заставляя метаться испуганной белкою.
Вспомнился вкрадчивый голос Анамгимара, бархатная мягкость, прикрывшая сталь, нелепый торг. Юный лик, обманный, бездушный взгляд, грация танцующей на хвосте кобры.
Пан или пропал…. Все равно будет так, как решила Судьба.
Сорвалась с небес, упала огненной искрой с небес звезда — то ли пыль, то ль мусор, то ль в аварийном порядке приземлившийся корабль. Да-Деган скрестил пальцы левой руки в старом, полузабытом жесте. Улыбнулся вновь удачной примете. Гордо вскинул голову, выставив подбородок.
— Он не узнает меня, — прошептали его губы тихо. — То, что они со мной сделали…. Нет, Хаттами. Будь жива моя мать, и она б меня не узнала. Что говорить, я сам себя не узнаю.
Вздохнув, он поднялся на ноги, прошелся по узорному ковру, глушившему звук шагов. Взяв в руки чашку, полюбовался тонкой кистью нанесенным на белоснежный фарфор орнаментом — словно ветви деревьев тянущиеся к солнечным лучам. Омочив губы в терпкой пряности горячего напитка, лукаво подмигнул.
— Мне нужны деньги, Хаттами. Чем раньше, тем лучше. Счет идет на минуты.
8
Он рассекал толпу подобно горячему ножу, пронзающему масло. Темный плащ стекал с плеч, капюшон укрывал голову и лицо. Одиноко спешащая фигура, в толпе таких — пруд пруди. И никому нет дела. До него, до его мыслей, чувств, стремлений, чаяний, намерений.
— Чертов рэанин! — голос знакомый, от которого мурашки по спине. Нет, неспроста снился ночью Анамгимар. — Темная лошадка!
— Убить мерзкую тварь! — отозвался второй, незнакомый, не юный, не зрелый.
— Убей такого, — отозвался Анамгимар зло. — Слинял. Растаял утренним туманом.
— Но Гай-то здесь. Значит, и этот должен быть рядом.
— Должен. Отродье Шайтана! Знал бы, помог бы Корхиде его убить. Но думал, что с него проку….. Историк!
— Историк — не промах.
— Этот чертов Да-Деган! Увести из-под носа два лакомых куска! Для чего они ему, знать бы?
— Просто совпало….
— Совпало?!! Я в совпадения не верю. Не успел выйти из форта, как всю планету поставил на уши. Энкеле рвет и мечет. Над генералом потешается вся Рэна! «Я по мелочи не играю»!!!
— Но ведь верно, против Форэтмэ все то — мелочи….
— Ой, помолчи, Катаки!!!!
— Злишься, что он не продал тебе развалин?
— Злюсь. Я предлагал ему то же, что предлагал Энкеле. Те же деньги. А он посмеялся. Ну что ж, сам виноват!
— Убьешь?
— Ни к чему. Молод, стервец, симпатичен. Император таких любит. А на особицу — строптивых. Поймать бы, и там одна дорога ему — на Эрмэ. Пожалеет еще о дерзостях. Файми не раз вспомнит потерянным раем! Если б успеть…. Через неделю на Эрмэ уходит транспорт с подарками….
— Если он выжил в форте…. Говорят, страшное место, та старая крепость…..
— Мне то что! — взвился Анамгимар. — Но проучить надобно. А если и не прибьют на Эрмэ — значит, судьба. Планида такая выпала.
На Эрмэ…. Дагги, пожав плечами, лишь ниже натянул капюшон плаща, сворачивая в зев узкой улочки. Подальше от греха.
Душил смех.
«Не поверишь, Анамгимар, — прошелестела на мягких лапках кошки окаянная заноза — мысль, — сам собираюсь туда же». Прикусив губу, он поспешно уходил подальше от нежданно встреченных врагов, темными садами, полными вздохов, кривыми переулкам, полными ворья.
Он не боялся ничего и никого. Лишь одна мысль могла свести с ума. Лишь одна — возвращенье на Эрмэ.
Черный мир! Темный! Скользкий, гадкий! Там искупалась в крови душа. Там она треснула, брызнув осколками. Там она умерла. Почему ж он, он сам не умер? Почему дано еще идти, дышать, почему еще наваливается память? И где тот мальчик, которым он был — юнец с огненными шелковыми прядями волос? С солнцем, купавшимся, в серых очах, с неуемным весельем, с нежным распутством в крови и голосом, от которого плакали камни.
