Журнал Полдень XXI век - Полдень XXI век, 2010, №11
Придя в себя, Самохвалов с удивлением обнаружил, что вместо ружья сжимает русалочий гребень. Не просто держит, а сжимает до боли в руке и при этом не в состоянии разжать пальцы. Он беспомощно огляделся, словно на острове мог очутиться кто-то, способный оказать ему помощь. И увидел приткнувшуюся к берегу лодку.
Забыв про ружье, Дмитрий помчался к ней, перемахнул через борт, отбросил на корму гребень, схватился за весла и поплыл прочь от проклятого острова. Но не успел сделать с десяток гребков, как движение лодки начало замедляться. Ее явно что-то тормозило, возможно, намотавшиеся на винт опущенного в воду мотора водоросли. Нет, это были не водоросли.
В корму вдруг вцепилась чья-то мокрая рука. Вторая, такая же мокрая, нащупала и схватила русалочий гребень. Не раздумывая, Дмитрий вырвал из уключины весло и с размаху саданул ребром по руке-воровке. Если бы весло было дюралевым, рука скорее всего оказалась бы перерубленной. Но и деревянная лопасть сделала свое дело, расколов гребень на две части и, наверняка, переломав чьи-то пальцы.
Кому эти пальцы принадлежали, Дмитрий не узнал. Половинка гребня осталась в лодке, вторая сгинула в воде вместе с тем или с той, кто ею завладел…
* * *Бензин в канистре был, но мотор так и не завелся. Как ни старался Самохвалов привести в действие этот не очень сложный механизм — не получилось. Лодка была та самая, на которой он рыбачил с Ольгой. Даже мешок с тухлой и мешок с пойманной рыбой лежали под сиденьем. А вот рыболовных снастей не было. Ни спиннингов, ни подсачека, ни коробок с приманками. Хорошо хоть весла были. Если бы еще знать, в каком направлении грести…
Он проплавал весь день. Ему осточертели острова, протоки, плесы, тупиковые заводины… Единственное, что не позволяло впасть в панику, так это имевшееся кое-где небольшое течение, против которого он и старался грести, в надежде выйти в какую-нибудь широкую протоку и по ней подняться до нормального берега, до людей.
В некоторых местах вода была довольно чистой, и от жажды Дмитрий не страдал. Зато есть хотелось невыносимо. А еще он очень устал. Устал грести и кричать, зовя на помощь, устал вновь и вновь прокручивать в голове все с ним случившееся. Поэтому наступившие сумерки встретил даже с облегчением — можно было со спокойной совестью прекратить бесполезные в темноте поиски и лечь спать.
Проснулся он от легкого стука в борт. В глаза светило высоко поднявшееся солнце. Дмитрий сел. И отупело уставился на разложенные в лодке рыбацкие снасти. Два оснащенных спиннинга лежат вдоль борта по левую руку, подсачек — по правую, коробочки с приманками, зевник, экстрактор — все, как он раскладывал перед позавчерашним выездом на рыбалку. Но не было под сиденьем мешков с рыбой, как не было на корме и половинки русалочьего гребня. Дмитрий огляделся. Аккуратные домики рыболовной базы — вон они, всего в каком-то километре. Протер глаза — нет, не сон. Мотор завелся с пол-оборота.
На пирсе Самохвалова встретил Борис Николаевич. Подал руку, помогая выбраться из лодки. Поинтересовался:
— Ну, как порыбачил?
— Отлично!
— А где ж трофеи?
— Да я по принципу поймал — отпусти спиннингую.
— Спасибо тебе, что Оленьку нашу эксплуатировать не стал. Куда ей лодкой управлять со своей рукой травмированной.
Дмитрий закашлялся. Да так, что пришлось согнуться в три погибели. А когда разогнулся, увидел рядом с Борисом Николаевичем свою лодочницу. Прижимая к груди перебинтованную руку, Ольга смотрела на него и устало улыбалась.
Евгений Акуленко
Отворотка
…Еще кто-то из подвыпивших дальнобойщиков баял, что есть одна дорога. Обычная себе асфальтовая отворотка, каких встретишь по десятку на версту, зонтики борщевика в кювете, тракторные протекторы на обочине. Только… Как бы это помягче… Не всегда. Нет такой дороги ни в атласах, ни в «джипиэсах». Будешь трассу утюжить до седин, до взрослых внуков, а не откроется тебе поворот. Заливал тот водила, будто увидел он однажды такой съезд на шоссе Москва-Рига. Стопнул фуру у указателя, а указатель пустой. Чистый, как бумажный лист. Оно, конечно, может, и дорожники напутали, может, и какой шутник краску смыл. Только почувствовал дядя, спиной замурашенной ощутил, что не так просто все. Подумал, подумал, да поворачивать не рискнул, прямо поехал. Нечего было ему искать… Приключений…
А вот Шилов бы свернул, приятель мой. Шилов, он естествоиспытатель, каких мало, материалист до мозга костей. Я вот, простите, если вижу говно, то просто перешагиваю, а Шилову надо еще обязательно ковырнуть палочкой. Мы на первом курсе Политеха познакомились, на какой-то из попоек в общаге. Свела нас тогда общая тема, не тема даже, предмет одной дискуссии, затянувшейся на ночь. Спорили мы, не поверите, об ошибках. О том, что ошибаться свойственно всем и всему. Когда все пошли спать, Шилов признался мне по секрету, что диссертацию пишет. О природе ошибок вообще и ошибок в устройстве мироздания в частности. Как вам? Тема научных изысканий первокурсника специальности «Машины и аппараты химической промышленности», ни много, ни мало — косяки в устройстве мироздания. Объясни какой верующей бабуле, чьи косяки собирался исследовать Шилов, хватил бы бабулю ту апоплексический удар.
Утверждал Шилов, бил себя пяткой в грудь, что каким бы ни было творение, рукотворное или нерукотворное, оно обязательно содержит в себе изъяны, баги, и брался свои тезисы доказать «буквально на любом примере».
Вот взять тех же голубых. Не в прямом смысле, конечно, взять, в прямом оно нафиг надо, в переносном. Заложено ведь самой природой двоеначалие всего живого. И физиологическое, и психологическое. Инь-ян, пестики-тычинки, или, по-нашему «эм-жэ». И эти, которые, как говорил Хазанов, «которые которых», должны бы уже по законам эволюции давно вымереть к едреней фене, как не оставляющие потомства в пылу своего противоестественного блуда. Но нет, живут. И такое чувство, что год от года множатся. «Косяк?» — спрашивал Шилов. И отвечал сам себе: «Косяк!». Не доработали чего-то в ДНК, недотестили…
«Ну, допустим, — великодушно соглашался я, задним умом, впрочем, отдавая отчет, что чей-то генеральный план двум подвыпившим первокурсникам осилить суждено не вдруг, — и что из этого?»
Шилов воодушевлялся еще больше и объяснял на выдохе: «Сверхвозможности! Сверхперспективы! Отрицание незыблемых основ как условностей. Просто как правил некоей игры!».
«Мы — шахматные фигуры, — говорил он, — которые ходят так и не иначе! И мир для нас — лишь клетчатая доска».
Я уж не стал тогда уточнять, какие сверхвозможности сулят нам обильно расплодившиеся педерасты. Теория интересная, конечно. Но на то она, стало быть, и теория…
