Вольдемар Бааль - Платиновый обруч
Но есть и другая гипотеза: „ноблы ищут с нами контакта, который понимают соответственно своей логической системе“. И если они пока еще не решаются на непосредственный диалог, то потому лишь, что не располагают исчерпывающими, на их взгляд, знаниями о нас. Словом, проявляют осторожность.
Возможно (и к последнему я склоняюсь все больше), дело не в одной осторожности, а в том, что ноблы не одинаковы, то есть — мыслят не одинаково. Одни более воинственны, говоря нашим языком, и жаждут получить жизненное пространство силой, другие же, судя по всему, настроены иначе. То есть между первыми и вторыми нет полного согласия, что, надо полагать, также задерживает осуществление их планов.
Такой вывод напросился в мои раздумья в связи с Наставником юношей, который уже пожил на Земле и которого невозможно отличить от человека. Его взгляд, поведение, его слова… Без сомнения, он принадлежит к вторым в моем условном, прикидочном их разделении.
Я постоянно ощущаю, что между ним и мною словно телепатическая связь. Он все время как бы подсказывает мне: вот здесь нужно обострить внимание, а здесь — ослабить, поймите мою работу верно, это серьезно. А я как бы поддакиваю, прошу тут замедлить, там убыстрить…
Впрочем, пора: я ощутил смутный сигнал, сейчас они продолжат… Боже мой, они ему морочат голову, а он поддакивает…»
Затруднительно здесь, после этого места «Записок» не заподозрить нашего Посвященного в излишней доверчивости и в мягкосердечии. Да что уж: он — Посвященный…
XXII
Могучий Орел переживал первые дни бессмертия.
Телесных изменений никаких не произошло, только внутри как бы что-то остановилось и затвердело. Не было и прилива сил, на который он так рассчитывал.
Зато появились незнакомые доселе, нарастающие, как приступы, ощущения вневременности и безразличия ко всему. Он уже не охорашивался перед зеркалом, не следил за своей внешностью, а ходил развесив хвост и волоча крылья; оперение его свалялось и приняло тот неконкретный цвет, который обычно считается признаком либо полной отрешенности от насущного, либо болезни. Он уже почти не выбирался из спальни, и понадобилось ещё совсем немного времени, чтобы он отвык умываться, проветривать комнату и считаться с тем, что от негр дурно пахнет. Тихий Дятел смущенно отворачивал свой длинный клюв и отчитывался, почти не раскрывая его. Он доносил на Оракульшу, но Могучий Орел отмахивался:
— Оставь меня, наконец, в покое.
И тот поспешно удалялся.
В первое время Могучий Орел забавлялся мыслью, что будет жить всегда ВСЕГДА! Скоро, однако, он так освоился, что чувство «всегдашности» совсем пропало, и вместо него образовались пустота и холод, а все происходящее вокруг казалось миражем или выдумкой.
И ему было удивительно, что кто-то входит, говорит «Ваша Недоступность», приносит обед, и лишь потом слабеющая память подсказывала имя входившего — «Сокол».
А владения его вверглись в окончательное запустение: почти все живое вымерло, реки пересохли, как будто они тут и не текли никогда. Затем начались еще и пожары: в одном месте загорелось от грозы и так пошло полыхать во все стороны, что не уняло ни дождем, ни наводнением. После чего земля стала ровной, чистой и темной. Напрасно рыскали над пепелищем кобчики — ни одна тварь не попадалась на глаза, ни одно движение жизни не оживляло пустыню. Только ветер поднимал столбы пыли и пепла, и они, упираясь в небо, ломаясь и извиваясь, бежали к морю. И прилетали кобчики ни с чем, одурманенные жарой и страхом, и Старший Сокол убивал кого-нибудь из них и нес Его Недоступности на обед. По этой причине кобчики стали в великом ужасе разлетаться: одни старались пробиться за море, другие — через пожарища, но большей частью гибли, потому что широки были пространства, а силы истощены.
Тогда Старший Сокол запер оставшихся в подземные казематы, и выводил по одному, и убивал, и нес господину; остатки же царской трапезы пожирал сам. А кобчики, чтобы не умереть с голоду, рыли в казематах землю и питались кореньями, гнилью и мышами, если таковые попадались. Они совсем одичали и скоро, наверно, стали бы пожирать друг друга, как крысы, если бы Старший Сокол не догадался держать их порознь.
Неизвестно, чём питался Древний Ворон; неизвестно также, как влачила существование Кукушка; зато доподлинно известно, что Тихому Дятлу жилось привольно.
В замке развелось несметное количество насекомых: они точили все, что поддавалось точению, они в изобилии ползали, порхали, прыгали по всему замку, и Дятлу оставалось их спокойно подбирать.
Могучий Орел тем временем впал в окончательное безразличие ко всему. Он разговаривал только со Старшим Соколом и только о самом обычном; большей же частью сидел и дремал, и ни о чем не думал. Голод его не томил, как и жажда — ведь ни голодная, никакая иная смерть ему не угрожала: она не может угрожать бессмертному. Поэтому — приношения Старшего Сокола поедались лениво, по привычке, безо всякого удовольствия.
В общем-то он не испытывал никаких неудобств, ему было попросту все равно. И так шли и шли дни, и ничего не менялось.
XXIII
Однажды вечером, когда Могучий Орел дремал на своем неуютном ложе, за дверью послышались голоса.
— Нельзя! — чеканил Старший Сокол.
— Очень важно! — настаивал тихий голос.
— Его Недоступность почивают.
— Но это очень-очень-очень важна!
— Прочь!
Тут Могучий Орел окончательно проснулся и крикнул: — Сокол! Впусти Дятла!
И не успел Тихий Дятел переступить порог, как очутился в цепких когтях повелителя. Могучий Орел и сам был удивлен такому приливу гнева и энергии, но раздумывать не стал.
— Дрянь! — закричал он лютым голосом. — Доколе, дрянь, ты будешь терзать душу? Доколе будешь мучить меня?! — И с этими словами швырнул его об стену так, что у того перед глазами повисла радуга. Но удивление и страх были настолько велики, что он немедленно пришел в себя и залепетал: Ворон, Ваша Недоступность… Записки… Тетрадка…
Но господин на сей раз не захотел выслушивать своего чрезвычайного слугу: он шагнул к нему и наступил на него, и тот расплющился. Вот так печально закончилась жизнь Дятла.
А Могучий Орел отшвырнул его тело и, еще дрожа от негодования, проклекотал:
— Убери, Сокол, эту дрянь. Я его даже есть не стану.
И Старший Сокол съел Дятла сам.
Только потом, когда улеглось возбуждение, Могучий Орел вспомнил предсмертные слова съеденного, — вспомнил, задумался и понял, что предстоит бессонная ночь.
Он встряхнулся, почистился, насколько это было возможно без посторонней помощи, и стал в царственную позу, как то бывало раньше, когда разговаривал с подчиненными.
