Валерий Вотрин - Гермес
— Я надеюсь на последнее.
— Уф! У меня совсем пересохло в горле, — проговорил Мес, прикладываясь к бокалу.
— А ты, оказывается, мизантроп. По твоему прошлому этого не скажешь.
Мес взглянул на него.
— А какими вообще были наши отношения с людьми? — спросил он. — Ты когда-нибудь задумывался над этим? Хорошо, мы вступали в близость с их красавицами. Верно, мы плодили героев. Дальше этого не шло и нас это ни к чему не обязывало. Однако мы им были нужны. Мы исполняли их желания, если эти желания шли нам на пользу. Мы помогали им, и они по наиву своему думали, что мы бескорыстны. Мы были владыками, недостижимыми и великими, но мы ведать не ведали и не думали даже, что это от них, да, да, от этих безъязыких, тупых червей зависит наше существование. Что, ты думаешь, мы дымом их жертв питались? А ты был когда-нибудь в Освенциме? Я был там, и в Бухенвальде был, и в Майданеке. Вонь непереносимая исходит от сгоревшей плоти. Да я всегда ненавидел этот запах! Проклятые испарения! Нет, мы жили их верой. А они всегда горой вставали на нашу защиту. Титанобойня — так их, правильно, что сунули их в Тартар, надо было вообще убить, дабы навсегда избавиться и так далее! Отец наплодит себе очередных детушек — вот так здорово, будут еще великие цари, чтобы не прерывался род героев! И вот к чему привела эта филантропия, начиная с Паллады и этого придурка, который свистнул огонь. Прошло не так уж много времени, и люди, эти «хорошие» и «способные», нашли, что мы — совсем неправильные. Мы — ненужные. Мы — языческие. Мы — коварные и недалекие, под стать демонам, живущие лишь себе на пользу, а на них совсем не обращающие внимания. Мы — чуть что, так — молнией по макушке, чуть что, так — в камень их, чуть что, так — глыбину в гору кати, вычерпывай бездонную бочку, страдай от голода и жажды, вращайся, привязанный к огненному колесу… Но есть один среди нас. Он — хороший. Он — правильный, только потому, что вовремя сумел прельстить их обещаниями. Он — мученик, умирает, воскресает, страдает, — бедняжка! Что проще — делай, как он говорит, — и после смерти — заметьте это обстоятельство! — попадешь в прекрасные сады. Делай так — и победишь! Стучись — и откроют. Проси — и дадут. Только вот куда дадут, когда и чем — вопросы немаловажные, а особенно в этих обстоятельствах. А главное — не убей кого-нибудь. Вот враг даст в глаз тебе — терпи, ибо он все равно не враг, а — хороший. Он тебе — в зубы, потом опрокинет, мордой начнет возить по земле, ногами — под ребра, под дых тебе, по почкам, по почкам, а ты — молись за бьющих тебя, причем молись не во вред, а во благо, благословляй их и не чини им зла. Ведь он обладает великолепным юмором! Это надо же — выдумать такую доктрину да еще заставить верить в нее, прославлять ее! Это надо же, мы — демоны, а он — это уже не он, а — Он. Вот ведь как! ОООООООн. Выдумал себе какого-то неизвестного, непостижимого, всепоглощающего, запредельного, способного зачинать духом родителя. Где такой? Покажите! Пальцем, пальцем ткните — где он такой есть? Сколько я дорог всяких исходил, сколько знаю путей, а его ни видел, и никто не видел его. Но ты будь любезен — поверь бездоказательно, без демонстраций чудес, просто так. Он — есть. А нас — нет. Верь, пожалуйста, человек дорогой!
— А тебя здорово пробрало, — заметил Ховен, когда Мес остановился, чтобы перевести дух. — Я по скудоумию своему не пришел бы к таким выводам. Мес, ты извечный пессимист. К этому тебя обязывает твое Ремесло.
— А тебя к чему обязывает твое Ремесло? — спросил тяжело дышащий Мес.
— А ни к чему. Я — война. Я — разрушение и лютая злоба. Я, так сказать, пролог к тебе.
— Ты действительно скудоумен, — сказал Мес. — Я тебе одно скажу, а ты над этим на досуге подумай, — чем были бы мы, если бы не люди? Именно чем, а не кем? Кем бы мы правили? Кого бы наказывали или вознаграждали? А я тебе отвечу — мы были бы просто населением этой планеты, и нас бы тоже открывали, а потом говорили: «Тип жизни теический». Или просто, как и про них: «Тип жизни гуманоидный». Ведь мы даже обликом походим на них. Мы можем существовать только здесь или очень близко от Земли. Лишь этим мы еще и живы. А так ничего у нас нет: ни веры, ни почитания, ни Ремесла.
— Ты-то хорошо устроился, — сказал Ховен. — У тебя есть вера.
— Они, — сказал Мес, — хоть и люди, но живут не на Земле. И потом, оракула недостаточно. Кому он нужен? Это просто занятие, времяпровождение, хобби. Вот если бы святилище, настоящие жрецы, ежедневные службы… — глаза его затуманились, и он вдруг резко оборвал себя: — Нет, Ховен, ты не прав: мы хиреем. У нас ничего нет.
— Ха! — сказал Ховен. — Мне на все это наплевать. По инерции занимаетесь вы своими Ареалами, а я — так просто из удовольствия. Ты видел, как бились эти люди там, под стенами? Я внушил им боевой дух, я дал им мощь и оружие, и вот, они дерутся. Мес, человек — это злоба. Злоба движет им, когда он воюет, она — повод для разрушений и кровопролития, он уже не останавливается, он заведен как некий замечательный механизм, он совершает однообразные движения: взмахивает мечом, нажимает курок, поджигает фитиль, марширует — ать-два, ать-два! Великолепно. Человек просто совершенство. Я люблю его.
— А он любит тебя. Этим ты еще живешь: сами не ведая того, люди приносят тебе кровавые жертвы, а ты после этого еще говоришь, что только я питаюсь верой. Нет, Ховен, тебе не нужно пить амброзии: ты будешь жить вечно.
Ховен осклабился в улыбке.
— Это точно, — и он хлопнул изо всей силы Меса по плечу. — А ты, — спросил он его, — ты еще водишь людей к Порогу?
Мес разглядывал свои ногти.
— Вожу, — ответил он неохотно. — Он внушил им всякую дрянь про Грань. Они просто напичканы ею! Но я их от этого отучаю.
— А что там, Мес? — спросил внезапно Ховен. — Что там на самом деле?
После паузы Мес ответил:
— Не знаю, — и еще раз: — Не знаю.
— Ну, если уж ты… Этот, как его… Адонис, Аттис, Осирис, в общем, этот еще ничего не узнал, хотя говорят, что уже заявлялась парочка его вестников, выспрашивали, что да как. Они уж ему доложат.
— Он никогда не знает, что происходит на самом деле, — отрезал Мес. — Пиль наврет ему с три короба, да и я постараюсь. Мом — он даже не врет, он впрямую насмехается, дурак, как будто не знает, чем это может кончиться.
— И чем же? — тяжело воззрился на него Ховен.
Мес сделал отрицающий жест.
— Он просто про нас забыл.
— Напоминать ему не надо, — загромыхал-засмеялся Ховен.
— Я бы хотел навестить его, — сказал Мес.
Ховен резко закашлялся и замолчал. Он во все глаза уставился на Меса, и тот увидел, как снова они наливаются угрожающей краснотой.
— Как ты достигнешь его? — Голос Ховена был хрипл. — Никто не знает, где его искать.
