М Валигура - Серебряная тоска
- А сам-то, сам-то? Ты тоже голый.
- Опять грубишь. Поворачивайся.
Русланчик неожиданно схватил полотенце перед моим носом и повернулся.
- Ну, тиранствуй, деспот, - обречённо сказал он.
- Отдай полотенце. А то как же мне тиранствовать.
- Гнети. Самодурствуй. Лей расплавленный свинец в глотку свободной мысли.
- А полотенце дашь, юродивый?
- Руби головы, поднятые вверх. Выкалывай глаза, обращённые к свету.
- Слушай, Русланчик...
- Пляши на трупах.
Я пустился в пляс. Русланчик сначала удивлённо смотрел на меня, а потом принялся отплясывать со мной напару.
- Давай хоть музыку включим, - предложил я. - Там, радио...
- А вдруг по радио про сельское хозяйство?
- Спляшем под сельское хрзяйство.
Мы включили радио. Передавали бессмертный "Rock Around the Clock". И под его звуки в маленькой квартирке посреди большого города два голых влюблённых психа, в счастьи своём не стесняющиеся целого мира, самозабвенно отплясывали самую фантастическую джигу всех времён и народов.
Я обессиленно рухнул на диван, выключая музыку.
- Давай ещё потанцуем, - попросил Руслан.
- К маме надо, - с сожалением произнёс я. - Слышь, Русланчик, у тебе ремень есть?
- Для чего тебе? - с подозрением спросил Руслан, оглаживая попу.
- Мама просила привезти. Наверное, пороть меня хочет.
- Для такой цели найдётся.
- Дашь?
- Пока не оденусь - не надейся. Знаем мы вас, Матушинских.
- И что же вы о нас знаете?
- Разбойный вы люд. А вы, Игорь Васильевич, вообше поэт с большой дороги.
Русланчик быстро оделся, порылся в шкафу и протянул мне коричневый ремешок с серебристой пряжкой.
- Советую и вам одеться, сударь. Негоже являться к матушке в таком неглиже.
Мама моя жила в пяти трамвайных остановках от нашей с Русланом квартиры. Бывал я у неё редко, а хотел бы бывать ещё реже, поскольку наши разговоры ничем хорошим не кончались. Маме было пятьдесят три года, из которых она тридцать лет проработала преподавателем химии ( к счастью, не в моей школе). Она была женщиной каменной воли с раз и навсегда устоявшимися понятиями о том, как надо и как не надо. Единственной её слабинкой был я, единственное же чадо, которое никак не желало вписываться в переодическую таблицу элементов её кумира Менделеева. Я вёл себя легкомысленней всех неинертных газов вместе взятых, менял удельный вес, как перчатки, и вступал во всевозможные реакции с самой неожиданной валентностью.
С моим отцом мама развелась, как только я окончил школу - до той поры не хотела травмировать детскую душу, которой необходимо получить аттестат зрелости. Мама не могла переносить беспринципную мягкотелость отца, а папа чересчур устал от несгибаемого комильфотства матери. Он переехал от нас в комнатёнку в общежитии, которую предоставил ему родной завод, и зажил без особого, возможно, счастья, но с облегчением. Раза три-четыре в год мама, движимая чувством долга, являлась к нему в общагу, наводила порядок, коротко и строго бранила, а папа сидел на кровати, точно пёс, поджав хвост, и лишь глазами молил, чтоб она поскорее ушла.
Во второй раз замуж мама не вышла - это шло вразрез с её понятиями "comme il faut". Квартира её, строгая и опрятная, с мебелью в стиле 50-х годов, с чашечками в буфете, с всегда выстиранными скатёрками и занавесками, навевала на меня тоску зубоврачебного кабинета. Портреты Менделеева ( которого я в детстве принимал за Карла Маркса ) на стене и генералиссимуса на книжной полке олегкомысливались увеличенным снимком улыбающейся хари вашего покорного слуги в возрасте шести лет. По словам мамы то был последний год, когда я ещё оставался "милым, отзывчивым мальчиком". Гнетущее впечатление от комнаты несколько скрасилось бы наличием книг, не будь среди них столько справочников по химии.
Мама сумела внушить мне стойкое отвращение к этому предмету.
Я позвонил в дверь. Мама открыла сразу же, точно ждала меня в прихожей. Ноги в расшарканых тапочках, коричневые чулки, строгое тёмно-серое платье, седые волосы уложены в качанчик на макушке.
- Здравствуй, мама. - Я наклонился, чтобы поцеловать её. Она не отстранилась, но и на поцелуй мой не ответила.
- Проходи, Игорь. - Она чуть посторонилась. - Ты опоздал на пятнадцать минут.
- Трамвая долго не было, мам, - оправдался я. - Ты же знаешь, как они ходят.
- Это потому, что всем теперь управляют такие же безалаберные люди, как ты.
Вот оно, типичное начало разговора. Я уже предвкушал пару приятнейших часов.
- Снимай обувь, надевай тапочки и пойдём в комнату.
Я послушно переобулся и проследовал за мамой в комнату.
- Мам, а я ремень принёс, - похвастался я.
- Какой ремень?
- Ну, ты ж просила, чтоб я захватил. Только отдашь потом, я его у Русланчика одолжил.
- Игорь. - Мама устало покачала головой. - Когда ты повзрослеешь?
- Ты же знаешь, мам, - никогда.
- И чему же ты так рад?
- Вот этому самому и рад.
- Садись за стол. - Мама махнула рукой. - Чаю хочешь? Или, может быть, пообедаешь?
- А что на обед? - оживился я.
- Рассольник. И котлеты с гречневой кашей.
- Давай пообедаем.
Мама ушла на кухню. Было слышно, как она чиркает спичкой, включая газ, и аккуратно звенит тарелками.
"Странно, - подумал я. - Я ведь люблю маму. Почему же у меня такое чувство, будто я отбываю здесь какую-то повинность?"
- А? Что скажешь, борода? - Я повернулся к Менделееву на стенке.
"Борода" ничего не ответила. Зато из кухни раздался голос мамы:
- С кем ты там разговариваешь, Игорь?
- Пытаюсь вызвать на откровенность Менделеева. А он, чучело, только брови хмурит.
- Игорь. Иди-ка лучше сюда. Поможешь мне.
Я вышел на кухню. Мама протянула мне тарелки, ложки и вилки.
- Вот. Отнеси это в комнату.
- А мы разве не на кухне обедать будем?
- Я никогда не обедаю на кухне, если у меня гости. Да ещё такие редкие, как ты.
- Упрёк принят.
- Не валяй дурака, сын.
Я расставил тарелки и разложил ложки и вилки на столе. Вскоре появилась и мама с дымящимся рассольником, который она успела перелить из кастрюли в супницу.
- Приятного аппетита, мам.
- Спасибо. И тебе.
Сама она почти не ела, больше глядела, как я, обжигаясь, поглащаю рассольник ложку за ложкой.
- Ты похудел, - заметила она. - Вы с Русланом плохо питаетесь.
- Я вшегда был худым, - прошамкал я набитым хлебом ртом.
- И много курите. И пьёте. Наверняка.
- Мама, можно усвоить пищу в спокойной обстановке?
- Ешь, ешь.
Она отломила от хлеба небольшой кусочек, но положила его не в рот, а на скатерть, рядом с тарелкой.
- Как по-твоему, отчего я так рано поседела? - неожиданно устало спросила она.
- Из-за меня.
- Не ёрничай.Что ты, в сущности, обо мне знаешь? У меня была трудная жизнь. Я всё время боролась. Поступила в институт, где был чудовищный конкурс. Устроилась на работу в школу. Затем боролась с твоим отцом. А теперь мне приходится бороться с тобой.
