Михаил Харитонов - Лапсанг Сушонг
Львовна ввалилась в кабинет и с порога начала:
— Ну вот была я у этих. Скажу так: своих денег они не стоят. Бумага у них ничего, печатают тоже красиво…
— За это и платим, — вклинился Саша, — чтобы красиво было.
— Только клей у них я не знаю из каких соплей деланный. Вот так потянешь этикетку ихнюю, она слазит, как мокрая. Они думали, я не посмотрю. За дурочку меня решили держать. Культурные очень, наверное. В институте учились. Думают, старую бабку обделать можно вокруг пальца. Да я…
— Подождите, — Саша вытянул руку, преграждая уста раздухарившейся тёте Клаве. — У нас есть другая типография, которая взялась бы за наш заказ? И за приемлемые деньги?
— Найду, — легко пообещала Львовна. — Три дня мне для этого нужно. Вот те крест.
Лбов не сомневался в том, что Клавдия Львовна и в самом деле на это способна. На его памяти она проявляла чудеса находчивости. Недавно она решила одну важную и спешную проблему, имея на руках только свежий номер газеты «Из рук в руки», свою старую записную книжку и мобильный телефон.
— Хорошо. Ищите, — распорядился он. — Но три дня — самый крайний срок… Да, визитки готовы?
Старуха молча шмякнула на стол сумку, выгребла из нутра упакованную пачку.
Лбов надорвал бумагу и достал одну: полюбоваться. На плотной, чуть шершавой бумаге было оттиснуто чёрным «Саша Лбов. Колонiальныя товары». С другой стороны красовалось то же самое, только по-английски — «Sasha Lbov — Colonial Produce» — и надпись была золотая.
Лбов ещё раз осмотрел визитку и остался в общем доволен. Особенно хорошо смотрелось стильное «Саша». Хоть Модест и пугал, что правильные люди могут принять Сашу за гея, Лбов упёрся: ему не нравилось ни своё русское полное имя, ни вестернизированное «Алекс». В конце концов он сослался на писателя Сашу Соколова.
Лбов положил визитку на край стола и продолжил:
— Теперь вот что. Мы меняем ассортимент чаёв. Расширяем.
— У нас основные деньги на кофе делаются, — напомнила тётя Клава. Это было правдой. Впрочем, Лбов подозревал, что старуха просто не любит возню с чаем.
— Кофе у нас в комплекте, — ответил он, — а вот с чаем напряжёнка. Я хочу заказать кое-что новое.
— Я не понимаю, — вскинулась Львовна, — никому эта херакала зелёная не нужна. Вот этот, как его, каркаде — его спрашивают.
— Для зелёных пока время не пришло. А вот для хороших английских — самое оно. Я тут связался с Ньюбаем… или Ньюби? — Саша до сих пор испытывал сомнения по поводу незнакомых английских слов, несмотря на свой сильно продвинувшийся инглиш. — Короче, это фирма. Думаю брать пакетированный и в жестянках. Дарджиллинг, эрл грей классический…
— Это с бегемотом который? — перебила старуха.
— С бергамотом, — усмехнулся Саша.
— Ну, с бегремотом. Бабы такой любят. Берём, — распорядилась старуха. — Бабы — это насчёт чая самый электорат.
— И Лапсанг Сушонг, — заключил Лбов. — Этого, кажется, пока нигде нет. Будем первыми. Очень своеобразный чай. Пахнет лыжной мазью. Но его будут брать. В конце концов, я…
Он не договорил: запиликала мобилка.
Саша поднёс трубку к уху, послушал. Переменился в лице.
— У нас есть телевизор? — спросил он каким-то помертвевшим голосом.
— Ну, — кивнула Клавдия Львовна, не понимая, что стряслось, — у девок в бытовке есть…
— Идите включите быстро! Кириенко выступает. Похоже, доигрались с ГКО. Рубль теперь не дороже бумаги… А у нас все заказы в долларах.
Львовна поняла — и чуть не села на пол.
— С-сушонг, — выдохнула она. — Вот тебе сушонг.
ПОСЛЕ
10 Тишрей 5760 года (1999 год по григорианскому летоисчислению). Ночь.
В Йом-Киппур жизнь замирает. Ортодоксы к тому же не носят кожаную обувь, не умываются, держат строгий пост. Кажется, им нельзя даже выпить воды. Уроды. Интересно, мне дадут воды? Здесь, в больнице? Вроде бы должны дать. Но не дают. Доктор запретил. Нельзя перед операцией есть и пить. Особенно перед операцией на желудке и потрохах.
Цунцу очень хотелось пить. Просто холодной воды. Или, ещё лучше, чаю. Здесь, в Хайфе, он пристрастился к крепчайшему чёрному кофе. Теперь, наверное, ему будет нельзя. И это в самом лучшем случае. Про худший не думаем, не думаем. Ага-ага.
А здесь холодно. Кондиционер врубили на полную. Так и застудиться можно.
Йом-Киппур — очень неподходящее время для операции. Во всех отношениях. Но они сказали, что тянуть больше нельзя. Что уменьшаются шансы. Хорошо, что они думают про шансы.
Что там они говорили? У него останется какой-то мешочек вместо желудка. Тонкий кишечник порежут, толстый… кажется, от толстого ничего не останется. Гадить придётся через специальную дырку в животе. Такая страшная красная дырка, как открытая рана. Они называют это «стома». По-гречески — «устье». Красивое слово. Говорят, так тоже можно жить. Есть такие специальные мешочки для сбора кала, их надо вставлять в эту дырку и носить на себе. Мешочки, наверное, дорогие. Зато выходит экономия на туалетной бумаге.
Как хочется пить. Почему-то тянет на чай. Странно: сколько здесь живу, и ни разу, кажется, о чае не вспомнил. Только кофе. И вино. Может быть, эта штука у меня от этого? Нет, чушь, здесь живут до старости, и пьют, и едят жирное, копчёное… все. А мне не свезло. Мне всегда не везло, такие дела. Ага-ага.
Копчёное. В Союзе он когда-то пил копчёный чай. Специальный такой английский копчёный чай. Вот чего бы сейчас. Как он назывался? Боже, голова совсем дырявая. Лох ин коп, как говорила бабушка. Дырка в голове. А у меня будет дырка в животе. И это, опять же, в самом лучшем случае. Если я вообще выживу. Они же не знают, что там такое. Сколько там этой дряни на самом деле. Может быть, уже всё сгнило. Переродилось. Канцер. Канцлер. Как будет «рак» на иврите? Не помню… Лох ин коп, дырка в голове. Ага-ага.
Наверное, кофе ему запретят. Вместо желудка мешочек, какой тут кофе. Но чай-то хотя бы можно? О Господи, Творец неба и земли, к Тебе Единому взываю: пусть чай будет можно. Он тогда обязательно пойдёт в хороший магазин и найдёт этот английский чай. С копчёным запахом. И будет его пить каждый день. Будет пить и радоваться, что он живой. Главное, не забыть. Как же он называется?
Когда за ним пришли, он елозил головой по клеёнке, пытаясь вспомнить.
— Лапсанг, — наконец, сказал он, теряя сознание от анестетиков.
И ещё успел подумать: «сушонг».
2 января 2000 года. Около полудня.
Тусе было нехорошо. В последнее время ей всегда было нехорошо, но сегодня было нехорошо по-особенному. На святой праздничек миллениум она, похоже, вылакала что-то не то. Нехорошее она вылакала что-то. Потом… что потом? Первый день нового года она, как обычно, продрыхла без задних ног, к вечеру оклемалась. Преодолевая себя, начала звонить друзьям. Бывшим друзьям, если уж честно. Социальный лифт с девятого этажа в подвал. Или вверх по эскалатору, везущему вниз. Нет, не так — низвергающемуся. Со скоростью свободного падения.
