Тимофей Печёрин - Технофобия
Меня расстроило и обескуражило другое. Не только литературе, но художественному искусству вообще не нашлось в этом будущем места. Во всяком случае, я ни разу не видел, чтобы мои сослуживцы проводили досуг за просмотром фильмов или слушанием музыки. Круг их интересов — отстрел мутантов, кормежка и «камера удовольствий» — был на редкость узок и достоин был скорее животного, чем разумного существа. И при этом, назло педагогам и психологам моего времени, обитатели базы не производят впечатления деградантов или троглодитов.
Говорят нормально (по крайней мере, больше двух слов связать умеют), под себя не ходят, а некоторые, как Гриша Весельчак, не лишены чувства юмора. Можно не соглашаться, но я убежден, что способность смеяться и вызывать смех — одно из важнейших качеств, отличающих нас от зверей. Те не способны даже ржать над пинком под зад или посадкой на торт. А уж иронизировать насчет поведения «отсталого элемента» вроде меня…
Попытка прозондировать Гришу и еще пару товарищей по оружию на предмет их «культурности» и «образованности» закончилась разбиением всех посланных волн о скалу полнейшего непонимания. Эти ребята не смогли вспомнить ни своего детства, ни родителей, не говоря уж о процессе своего превращения в полноценных членов общества. Когда я слушал их «ответы», вернее отсутствие оных, мне даже ненадолго стало жутко. Возникла странная и пугающая мысль, что вместо людей я говорю с киборгами, которым придали сходство с внешностью и поведением человека, но дозволили знать и уметь лишь то, что нужно для исполнения основных функций.
Рассосаться этой мысли помог сам опыт пребывания в будущем — пусть куцый, но все же ненулевой. Я вспомнил, как неоднократно садился в лужу, пытаясь для осмысления новой для меня обстановки выехать на клише. Я даже разозлился — сам на себя, на свою манеру выдумывать и накручивать всякие ужасти. В конце концов, если уж делать киборгов, то бесстрашными, максимально неуязвимыми, и, конечно же, не истекающими кровью. К чему эти дешевые спецэффекты?
Но вернемся к нашим баранам — серокожим, двух с половиной — трех метрового роста. После неудачной попытки наступления, боевые действия с нашей стороны свелись к патрулированию границ мутантской и человеческой части города, и, соответственно, отстрелу нарушителей. Не скажу, что я был недоволен, напротив, нападать на одного или двух противников за раз лично для меня оказалось куда результативнее лобовых атак.
Счет убитых мной мутантов за месяц перевалил за полсотни, благодаря чему я перешел на второй уровень и смог выбрать улучшение или дополнение для своего комплекта. Я выбрал ручной электромагнитный парализатор — вроде бы незатейливую, но крайне полезную в ближнем бою вещь. Во всяком случае, в той, первой моей битве, будь у меня парализатор, я бы не дал мутантам подобраться ко мне близко. Боеспособным мутантам, по крайней мере. Главное, чтобы противник не имел при этом стрелкового оружия. И в следующем же бою мой выбор оправдал себя, что называется, на все сто. Подкараулив за углом одинокого мутанта, я просто-напросто вырубил его небрежным движением руки. После этого мне оставалось лишь сделать контрольный выстрел в голову. А сделав — осознать и поразиться происшедшей со мной перемене. Я не просто убивал — я стал получать от процесса убийства моральное удовлетворение.
Такое отношение я объяснял двумя обстоятельствами. Во-первых, хоть мутанты и живые, да, к тому же, разумные, полноценными людьми я их не считал. А во-вторых, мной, наверное, двигало инстинктивное, свойственное любому солдату на любой войне, желание как можно скорее эту войну закончить. Как говорится, этот день мы приближали как могли. И не важно, что от усилий одного отдельно взятого бойца вроде бы ничего (или почти ничего) не зависит.
Впрочем, если смотреть без иллюзий, то надежды на скорую победу просто не имели оснований. Бессмертные люди против плодовитых и быстро созревающих мутантов — практически силовой паритет. Одна сторона не теряет бойцов, вторая быстро восполняет потери. О том, что наши силы примерно равны, свидетельствует хотя бы тот факт, что мутанты контролируют лишь около половины города. Кроме того, признаком равенства сил является затяжной характер боевых действий без видимых успехов с обеих сторон.
Самый свежий пример — потерпев поражение при нападении на нашу базу, мутанты все-таки сумели отстоять свой сектор. Что касается длительности, то по данному показателю эта война бьет все мыслимые исторические рекорды. Самые опытные бойцы, чей возраст исчисляется уже несколькими веками, в один голос утверждали, что не застали начала противостояния мутантам, не говоря уж о мирном времени. Ну и последнее. Хотя вроде бы у мутантов есть и боевая техника, и авиация, а люди вооружены стрелковым оружием, в плане вооружения также относительное равенство. Ибо наше оружие — самонаводящиеся и высокоточное. Техника же мутантов своей аляповатостью достойна кустарного производства. Особенно самолеты, что летают низко и медленно, вмещают одного пилота, и служат легкой мишенью даже для лазерного излучателя.
Самый лучший способ переломить ход такой вот безнадежной войны — технологический прорыв. Вроде английских танков, что размазали по полю немецкую пехоту в Первую Мировую Войну. Или минометов «Катюш», пожегших немало «Королевских тигров» на Курской дуге. Но здесь ситуация гораздо проще. Какой смысл изобретать велосипеды, если можно создать танки и самолеты хотя бы уровня начала двадцать первого века — что все равно на порядок выше, чем у мутантов.
С этим вопросом я обратился к командору, уже привыкнув к тому обстоятельству, что здесь в штаб можно входить без вызова и разрешения. Командор, конечно, сперва сделал удивленные глаза, спросил «зачем?». Я объяснил, рассказал о хотя бы известных мне возможностях танка или истребителя, и рассказом этим, кажется, задел у командора самую чувствительную струну. Он вызвал в штаб одного из мастеров — сутулого и безволосого, велев мне повторить при нем свои соображения. Я повторил, а командор, обращаясь к мастеру, так, сурово, как и положено начальству, спросил: «потянете?».
Мастер стушевался, а я вспомнил, что на подобные вопросы принимается только два варианта ответа: «так точно» и «так точно, но пока не знаем, как». К трехтысячному году, как я понял, прогресс человечества родил еще один вариант: «необходимо проанализировать возможности». Именно такой ответ получил командор, и вроде бы остался удовлетворен.
После этого, в тот же день, меня пригласили к себе мастера и попросили рассказать поподробнее. Я объяснял как мог, путаясь в технических терминах, потом попросил бумагу и пишущий предмет — для рисунков. Ни того, ни другого, разумеется, не нашлось, но мастера приладили к моей голове сенсоры и велели изо всех сил воображать себе танк. Ну, мне, как жителю конца двадцатого — начал двадцать первого века даже напрягаться не пришлось. Я вспомнил телерепортажи — с парадов на Красной Площади, с военных учений, и так далее; плоды моих воспоминаний, тем временем, отображались на гигантском голографическом экране.
