Брайан Олдисс - Весна Геликонии
Ничего подобного он не слышал на Перевале. Единственная музыка, которую знали дикие племена — это рокот барабанов, постукивание костяшек, хлопанье в ладони. Именно под влиянием этой волшебной музыки Юлий убедился в реальности своей пробуждающейся духовной жизни. Одна мелодия в особенности захватила его. Это была партия одного инструмента, который звучал громче всех других, затем резко обрывался на одной высокой ноте, и затихал.
Музыка почти заменила Юлию свет. Когда он говорил об этом со своими товарищами-послушниками, то обнаружил, что они совсем не разделяли его восторженность. Однако он понял, что в жизни послушников Акха занимал больше места, чем в его собственной. Большинство послушников или любили, или ненавидели Акха со дня своего рождения. Акха для них был составной частью мироздания.
Когда Юлий в часы, отведенные для сна, старался разобраться во всех этих загадках, он ощущал вину за то, что не был таким, как другие послушники. Он любил музыку Акхи. Она была для него новым языком. Но ведь музыка — это творение гения человека, а не?..
Когда он отметал одно сомнение, возникало другое. А как насчет языка религии? Разве это не творение людей, подобных отцу Сифансу?
— Вера — это не спокойствие души, а томление духа, вечное томление. Только Великая Битва является успокоением.
Что же, по крайней мере, часть вероучения была правдой.
Но вообще-то Юлий большей частью помалкивал и поддерживал лишь поверхностное знакомство со своими товарищами.
Обучение послушники проходили в низком сыром туманном зале под названием Расщелина. Иногда они пробирались туда в кромешной тьме, иногда при свете чадящих фитилей, почти не дающих света, которые несли духовные лица.
Каждое занятие кончалось тем, что священник клал руку на лоб послушника, мял его, а затем делал характерный жест у виска, над чем послушники смеялись в своей спальне. Пальцы у священников были грубые от того, что они постоянно скользили по стенам, читая их при стремительном передвижении по лабиринтам Святилища в кромешной тьме.
Каждый послушник сидел лицом к учителю на скамье причудливой формы, сделанной из глиняных кирпичей. В каждой скамье был вырезан свой собственный рисунок, который позволял легко отыскать ее в темноте.
Учитель сидел верхом на глиняном седле, слегка возвышаясь над учениками.
По прошествии нескольких недель отец Сифанс впервые заговорил о ереси. Он говорил низким голосом, постоянно покашливая. Верить неправильно — это хуже, чем не верить вовсе. Юлий наклонился вперед. Он и Сифанс сидели без света, но в соседнем помещении трепетало пламя, которое освещало Сифанса сзади, образуя вокруг его головы туманно-желтый нимб, но лицо учителя оставалось в тени. Черно-белое одеяние скрадывало очертания тела, так что священник, казалось, слился с темнотой помещения. Вокруг них клубился туман, который струился за каждым, медленно проходящим мимо. Низкую пещеру наполняли кашель и бормотание. Безостановочно, подобно маленьким колокольчикам, падали капли воды.
— Человеческая жертва, отец? Ты сказал, человеческая жертва?
— Тело драгоценно, а дух преходящ. Тот говорит против священника, кто говорит, что нужно быть более умеренным в приношениях Акхе… Ты уже достаточно искушен в учении и поэтому можешь присутствовать при его казни… Обычай, оставшийся нам в наследство от варварских времен…
Беспокойные глаза, как две крошечные горящие точки, мерцали в темноте, как сигналы из глубины пространства.
Когда настал день казни, Юлий вместе с другими послушниками отправился по мрачным лабиринтам в самую большую пещеру Святилища. Света не было. Шепот заполнял темноту по мере того как собиралось духовенство. Юлий тайком ухватился за оборку одеяния отца Сифанса, чтобы не потерять его в темноте. Затем раздался голос священника, который поведал о нескончаемой битве между Акхой и Вутрой. Ночь принадлежала Акхе и священники были готовы защищать свою паству в течение долгой битвы. Те, кто выступал против своих хранителей, должны умереть.
— Приведите заключенного!
В Святилище много говорили о заключенных, но этот был особого рода.
Раздался топот тяжелых сандалий милиции, послышалось шарканье ног.
Вдруг тьму пронзил столб света.
Послушники раскрыли рты от изумления. Юлий понял, что они находятся в том же громадном зале, через который когда-то его провел Сатаал. Источник слепящего света, как и раньше, находился высоко над головами.
Столб света своим основанием упирался в распятую на деревянной раме человеческую фигуру. Как только осужденный издал крик, Юлий сразу узнал квадратное, обрамленное короткими волосами лицо, пылающее страстью. Это был Нааб, молодой человек, выступление которого он слушал в Прейне.
Юлий сразу узнал его голос, его пламенную речь.
— Священники, я не враг вам, хотя вы и относитесь ко мне, как к врагу. Поколение за поколением вы погрязаете в бездействии, ваши ряды редеют, Панновал гибнет! Мы не должны быть пассивными служителями великого Акха. Нет! Мы должны сражаться вместе с ним. Мы также должны страдать. Мы должны внести свой вклад в великую битву Неба и Земли! Мы должны очиститься, переделать себя.
Позади привязанного к раме Нааба стояли милиционеры в сверкающих шлемах. Прибывали и новые, неся в руках дымящиеся головешки. Вместе с ними шагали на кожаных поводках фагоры. Все остановились и повернулись к осужденному. Головни взметнулись над головами. Дым ленивыми струями поднимался вверх. Несгибающееся тело великого кардинала со скрипом нагнулось вперед, согбенное под тяжестью одеяния и митры. Он три раза ударил жезлом в землю и пронзительно закричал на церковно-олонецком языке:
— О, великий Акха, наш воинственный бог! Предстань перед нами!
Зазвенел колокол.
Тьму пронзил еще один столб света, отчего темнота не рассеялась, а стала еще гуще, плотнее. Позади осужденного, позади фагоров и солдат вверх взметнулась фигура Акха. Толпа заволновалась в томительном ожидании. Нечеловеческая голова бога, казалось, нависла над толпой. Под невидящими глазами зиял распахнутый рот.
— Возьми эту презренную жизнь, о, Великий Акха, и используй ее по своему усмотрению!
Функционеры быстро двинулись вперед. Один из них начал вращать ручку, вделанную сбоку рамы. Рама со скрипом начала сгибаться.
Заключенный негромко вскрикнул, когда его тело начало клониться назад. По мере того как на раме обнажались петли, его тело выгибалось, делая его совершенно беспомощным.
Два капитана шагнули вперед, ведя за собой фагора. Затупленные рога животного украшали наконечники из серебра. Он стоял в своей обычной неловкой позе, нагнув вперед морду.
