Казимир Баранцевич - Царица бедных. Рассказы
Старый колокол звонил себе отходную…
И вдруг страшный треск потряс окрестность, затем всё стихло.
Только ветер уныло свистал, сгибая верхушки деревьев.
Никто из обитателей долины не решился выйти из своего жилища, чтобы взглянуть, что случилось.
Веревка, за которую был привязан его язык, оборвалась, и этот старый, покрытый лишаями и ржавчиной язык, повинуясь порывам ветра, неистово колотился о стенки колокола, извлекая из него грозное, хриплое гудение.
Это не было призывом, не было торжественным славословием, — это были ужасные, дикие вопли какого-то израненного, искалеченного, готового ежеминутно испустить дух, чудовища…
Но утром, когда солнце засверкало на взмокшей листве и капельками бриллиантов блеснуло в траве, люди сперва робко, поодиночке, потом смелее, группами стали собираться к башне и напрасно глазами искали ее, — вместо страшной башни на земле возвышалась груда обломанного кирпича, бревен и известки.
Старый колокол лежал на расстоянии двух — трех десятков сажен от башни, одним краем вонзившись в сочную землю, покрытую длинной, волнистой травой…
Ящик марионеток
Несколько лет тому назад по разным странам, по разным городам, а преимущественно по мелким, захудалым городишкам чуть ли не всего света бродил с ящиком марионеток старый итальянец, который называл себя Иеронимо и с гордостью прибавлял: — «из Падуи»…
Он давал представления и этим зарабатывал кусок хлеба. Труд — тяжелый и неблагодарный, но итальянец не унывал, был бодр и даже весел. За исключением одной замужней дочери кажется, у него не было родных даже в той самой Падуе; о которой он с гордостью упоминал, как о месте своего рождения.
Многие знали итальянца, привыкли к его оригинальной, сухощавой, маленькой фигурке, и там, где он бывал чаще, ждали его.
Но вдруг итальянец исчез. В последний раз его видели где-то на границе; такой же подвижный, моложавый, хотя немного странный, он сидел в скверном трактире и пил скверное местное пиво. Всем бросался в глаза его растерянный вид, он как будто чего-то боялся. Несколько раз он наклонялся к своему ящику, стоявшему подле стула, и дергал висячий замок, как бы желая убедиться в том, что он заперт и сокровища его — марионетки — целы.
Может быть, это странное поведение итальянца объяснялось тем случаем, который: только что произошел с ним в одном заброшенном, забытом и Богом и людьми, городишке, как знать, но состояние итальянца нельзя было назвать нормальным.
Случилось же с ним вот что.
В городишке, насчитывавшем всего около двух тысяч жителей, Иеронимо на Рождестве решился дать представление. Для этого нужно было съездить к начальнику города, представить программу, просить разрешить печатать анонсы, затем нанять какую-нибудь залу.
Дело было, хотя зимою, но погода стояла скверная, сырая, с утра до ночи сеял мелкий дождь, превративший немощеные улицы в сплошное болото; холодный ветер пронизывал насквозь, и бедному старику в его суконном синем плаще и войлочной шляпе приходилось плохо. Об извозчиках нечего было и думать уже по той причине, что тот десяток, который был в городе, был подряжен с утра, по случаю приходившейся в этот вечер свадьбы, одного богатого местного коммерсанта, да, кроме того, извозчик был бы не по карману бедному и, кстати сказать немного скупому итальянцу.
И Иеронимо решился обделать все свои дела пешком. Вооруженный мужеством и терпением, старый итальянец надел огромные галоши, взял широкий парусинный зонтик и направился к начальству.
Его ввели в темную и узкую переднюю и велели ждать. Иеронимо сел на стул и, сжимая в костлявой ладони свернутое в трубку прошение, стал терпеливо смотреть на улицу. Там ничего не было интересного. Дождь, слякоть, унылые хмурые фигуры пешеходов.
И итальянец от скуки и усталости слегка вздремнул.
Громкий окрик разбудил его.
Перед ним стоял слуга, и, дергая его за рукав, спрашивал:
— Вы хотели видеть г. начальника? Что вам нужно?
— Да, да! Я хотел видеть г. начальника! — подтвердил Иеронимо, — можно к нему войти?
Слуга внимательно оглядел его.
— Ступайте! — сказал он видимо удовлетворенный осмотром, — оставьте только ваш плащ! Плащ оставьте!.. Слышите!
Итальянец скинул плащ на руки лакея и, стараясь ступать возможно тише, вошел в приемную.
Там, за широким, письменным столом, сидел среднего роста плотный мужчина с длинной, седой бородой и держал в руке сверток, который итальянец предварительно отдал слуге.
— Это вы Иеронимо из Падуи? — спросил начальник.
— Я самый, эччеленца! — поклонился Иеронимо, — я самый Иеронимо из Падуи.
— Вы хотите дать представление в нашем городе?
— Да, я хотел бы… по примеру прежних городов — пробормотал итальянец.
— Это театр марионеток!
— Да, эччеленца, это театр марионеток.
— Я никогда не видал марионеток! — сознался начальник, — это должно быть интересно.
— Очень интересно, эччеленца! воскликнул итальянец и глаза его заблестели, — очень, очень интересно! Просмотрите программу!
И, указывая на программу, Иеронимо протянул черный, заскорузлый палец.
— Да, да, я вижу! — сказал начальник.
Но так как он имел похвальное обыкновение в некоторых делах советоваться с супругой, то встал и пошел на её половину.
Супруга начальника была немного моложе своего мужа, но, как большинство женщин, не лишена была некоторой доли кокетства, что и обнаружила тотчас же, при рассмотрении программы.
— У него тут есть очень интересный номер! — сказала она, возвращая афишу мужу.
— Какой именно? — спросил тот.
— Парижские модницы! Какие это модницы: нынешние, или старинные? А может быть всё это одна насмешка, может быть, под названием модниц он покажет каких-нибудь оборванных уродов?
— Каше пустяки! — отвечал муж — если сказано: модницы, значит это — настоящие модницы, как следует быть. Конечно, ты там увидишь шляпки самого последнего фасона, и платья такие, какие носят только в Париже. Меня смущает более серьезное обстоятельство; я хотел бы знать, что это за «торжественное шествие знатных особ», каких именно и как оно, вообще, поставлено? Придется посмотреть предварительно, пусть комедиант устроить репетицию!..
IIКак бы то ни было, программа была утверждена, представление разрешено, и счастливый итальянец под дождем, по грязи, бросился в типографию печатать афиши. Помещение ему рекомендовал сам начальник, — залу местного собрания, — и, как почтенный и выдающийся член, обещал, что зала итальянцу будет отдана за самую снисходительную цену.
