Владимир Савченко - Тупик
— Да не думаю я!
— Думаешь, думаешь, я лучше знаю! Но понимаешь ли, вопрос признания или непризнания бога — он не только физический и академический, он касается смысла человеческого существования. Мы от него уходим в текучку, в исследование частностей, в выгодные применения своих познаний… а надо все же договориться до полной ясности. Если мы признаем априорность, несводимость к чему-то более простому и общему "фундаментальных" фактов и законов природы, то тем мы явно или неявно, не в первой, так во второй или третьей главе, признаем существование бога. Не на облаке и с бородой, какого в храмах малюют, но все равно — некое высшее существо, ньютоновского бога-мастера. Он-де создал для своих целей… пардон, Целей! — строго отмеренное количество Частиц, собрал из них приборчики-атомы и молекулы, а из них тела… и наши тела, заметь! распределил все это по своему вкусу в пространстве и времени, запрограммировал своими "мировыми законами" все сцепления-расцепления — и делает то, что ему надо, что ему интересно! — Чекан раскраснелся и жестикулировал в опасной близости от бокала. Стасик отодвинул его. — А что не надо, не делает — и нам не дает. И все мы при таком взгляде получается марионетками, никакого смысла в нашей созидательной и познавательной деятельности нет… все не мы делаем, а с нами делается, вот ведь как!
"Ты смотри, — подумал Коломиец, уловивший в последних фразах приятеля что-то близкое к мыслям Тураева, — к тому же подошел, хоть и с другого конца. Действительно, выходит, злая проблема".
Официантка принесла им два борща и тем прервала беседу. Но ненадолго.
— И чего это я вздумал плакаться тебе в жилетку о таких делах! — удивился, отодвигая пустую тарелку, Борис. — Оно тебе надо!.. ("Может, и надо", подумал Стасик.) Воистину, у кого что болит, тот о том и говорит. Изложил я, знаешь, эти соображения своему шефу — профессору Парфентию Петровичу Ворвуле, завкафедрой квантовой механики, заслуженному деятелю науки и техники, прошу любить и жаловать! — предложил вместе написать статью. Шумная была бы статья с последующим спором, треском… да где там! Милейший Парфентий Петрович ручками замахал: что вы, Борис Викентьич, это спорно, рискованно, неразумно вам накануне подготовки своей диссертации к защите возбуждать вокруг себя научные страсти. Вот защититесь, тогда… словом, не умничай, будь паинькой и в награду тебя признают ученым. А мне после этого и диссертацию-то расхотелось доводить. Признать-то меня признают, только буду я не ученым, а узким… таким, знаешь, узким-узким, как лоб кретина — специалистиком по той же КМ. Э!..
Чекан пригорюнился, разлил по бокалам остатки вина. Допили.
— Слушай, Борь, — жалостливо глядя на него, спросил Коломиец, — а зачем ты вообще делаешь эту диссертацию?
— Ну? — тот поднял голову.
— Что — ну?
— Ну дальше, гони соль! Ты же рассказываешь анекдот?
— Нет, какой анекдот! Я всерьез спрашиваю: зачем ты в это дело влез?
— Ха, привет! А что я, хуже других?! — Борис замолчал, покрутил головой и расхохотался. — А вообще действительно… со стороны должно выглядеть диковато: здоровый мужик, пахать мог бы, лес валить — а черт те из-за чего переживает, занимается сомнительной, с точки зрения общественной пользы, деятельностью, хочет снискать… Бросил бы! Не брошу, что ты, не смогу. И не из-за надбавки и прав. Из-за идеи, из-за истины… Я брошу, а какой-то там Власюк или Ромоданов — слабаки, достоверно знаю, я их на семинарах долбал! выйдут в большие? Нет уж, простите.
Он подумал о чем-то, улыбнулся.
— И вот, знаешь, все мы так: толчемся на пятачке своего знания и своих проблем, тесним друг друга, даже злобствуем, каждую малость принимаем близко к сердцу, а обойтись друг без друга не можем, бросить — тем более…Так что, дорогой Стась, это только со стороны наука кажется храмом, в коем все чинно и благолепно, а копни поглубже, обнаружишь такое кипение страстей, что ой-ой!.. Вот, скажем, эти мои соображения о "божественном" в физике — можно ведь спокойно отставить: разберутся-де и без меня, жизнь принудит. И сейчас уже многие думают, спорят. Но как это, простите, без меня?! Я, знаешь, даже к академику Тураеву намеревался с этим идти. Он мужчина был масштабный, крупных противоречий в знаниях не пугался… Если бы поддержал — бросил бы я и диссертацию, и милейшего Парфентия со всеми его званиями и аксельбантами, ушел бы к нему в институт. Как вдруг — бац! — "с прискорбием сообщают…" Нет Тураева.
— Ты его хорошо знал? — оживился Коломиец.
— По работам — да. Лично — почти нет, лекции его слушал да некоторые доклады. Вопросы задавал.
— И что, по-твоему, он собой представлял — как человек и как ученый?
— Как тебе сказать… Он, конечно, тоже был из богопоклонников, верящих в разумное и простое для описания устройство мира. У старшего поколения физиков это, видимо, в крови. Но — я же говорю, он был человек с размахом, искал общее. Грубо говоря, его физический бог не мельтешил, не разменивался на частные закончики — тяготения, электромагнитной индукции, термодинамики — а установил какой-то один, крупный, всеобъемлющий, который мы и не знаем. Его он и искал, во всяком случае, его последняя идея о геометризации времени к тому и вела… Слушай! — спохватился Борис, остро взглянул на Стасика. — А почему это тебя вдруг заинтересовало? Постой-постой, может, ты объяснишь эту чертовщину: вчера некролог о Тураеве, сегодня "с прискорбием извещают" о Загурском… Хороший, кстати, был человек, студенты особенно будут горевать; у него был лозунг: "Загурский на стипендию не влияет". Так в чем дело?
— Завтра еще один некролог будет, — меланхолично заметил Коломиец, — о Степане Степановиче Хвоще, ученом секретаре института.
— Фью-у! — присвистнул Чекан. — Руководство Института теорпроблем — все подряд! То-то всякие сплетни гуляют; что покушение, диверсия, что прокуратура ничего найти не может… А секретарь нашей кафедры Галина Сергеевна, напротив, уверяет, что всех уже арестовали.
— Какое покушение, кого арестовали! — досадливо скривился Стась.
— Погодь, а почему ты в курсе? Тебе что, поручили расследовать?
— Угу… — Коломиец решил не уточнять, как вышло, что ему "поручили".
— Иди ты!.. — умилился Борис. — Ну, молоток, поздравляю, такое дело доверили! Далеко пойдешь.
— Может быть, даже слишком далеко, — вздохнул Стасик. — Как говорится, на легком катере к такой-то матери.
— Ото, а что это ты так? То-то я заметил, что походка у тебя не наша.
Мимо проходила официантка. Коломиец тронул ее за рукав: "Еще бутылочку, пожалуйста" — и за второй бутылкой, как на духу, рассказал все приятелю.
