Геннадий Прашкевич - Пес Господень
Шесть сарацинских воинов в зеленых и в желтых шальварах и с саблями наголо и с кинжалами за шелковыми белыми поясами стояли по обе стороны низкого ложа. Еще восемь воинов с трех сторон окружили пленников, хотя было ясно, что пленники вряд ли могут кому-нибудь причинить зло. Они были сейчас как дети – беспомощны и испуганы.
Может, поэтому видавший многое начальник сарацинов Маштуб печально вздохнул.
Наверное, в отличие от пленников, он уже знал их будущее.
Именно знание их будущего и заставляло, наверное, его вздыхать, если, конечно, в тот момент он не думал о положении вверенной ему крепости, потому что он гораздо лучше, чем кто-либо другой, знал, что защитники Аккры могут, наверное, еще отбить пять-семь таких вот стихийных штурмов, но если собаки-латиняне короли Ричард и Филипп наконец договорятся, Аккра падет. А Маштуб слишком хорошо знал, как много течет крови по улицам того города, который оказывал сопротивление латинянам несколько дольше, чем того требовали обстоятельства. Золото и серебро все равно не спрячешь. Оно будет найдено, выкопано и увезено. И все живые все равно будут уведены в рабство. И тех, кто убит, не воскресит даже всемогущий Аллах. Если они были убиты, значит, так хотел Аллах.
Голова Маштуба шла кругом.
Он устал.
С чувством превосходства, но при этом с некоторой завистью, удивившей его, он посмотрел на пленных.
В этом тоже было нечто странное.
Ведь перед ним стояли его побежденные враги, которых он собирался убить, и в то же время, он каким-то неясным образом чувствовал это, перед ним стояли его победители.
Серкамон уловил состояние духа Маштуба.
Серкамон тоже, как Маштуб, почувствовал необычное в воздухе, густо пропахшем гарью. Он знал, что его, как и всех пленников неудавшегося штурма, убьют и готовился принять это со смирением. Если их убьют не в этом шатре, то, наверное, в трех шагах от него, подумал он. Может, их убьют даже не прямо сейчас, а к вечеру, но все равно убьют.
И все-таки в высокомерно-печальном взгляде Маштуба и в его долгом вздохе серкамон уловил какую-то надежду. Серкамон не боялся умереть, но почему-то ему казалось, что несправедливо ему умереть именно сегодня. Он так долго шел к Аккре, он проделал такой долгий и сложный путь, что было обидно умереть так рано, не увидев падения Аккры, не спев песнь о ее падении.
Серкамон смиренно вздохнул. Мой путь завершен. Наверное, я сегодня умру.
И покачал головой.
Его путь на Аккру действительно был непрост.
Сперва некоторые уютные гавани итальянского западного берега и десятки безымянных островов, запомнившихся лишь как каменные стаканы, бросающие тень на мерцающие изнутри воды срединного моря.
Потом летучие рыбы, вдруг разбивающие рябью изумрудные зеркала моря.
Почему-то запомнился некий остров, весь окутанный дымом. Кажется, он назывался Изола. Говорили, что остров Изола горит изнутри, что он сложен из такого камня, который веками тлеет в глубинах горы, все вокруг отравляя ядовитым сернистым дымом.
Но больше всего сакремону запомнилось само срединное море, по которому медленно двигался дромон, тяжелое судно на веслах и парусах, приспособленное перевозить большие грузы.
В некотором отдалении за дромоном двигалось еще несколько судов, мечтающих дойти до самой Аккры, чтобы усилить войска короля Филиппа.
Сакремон хорошо запомнил, как сильно однажды возбудился ветер и обманчивое небо густо и обиженно задышало. Ветер хватал суда то спереди, то сзади и гнал их так быстро, что люди на борту по-настоящему начинали чувствовать ужасную и великую бездну, колышащуюся и разверзающуюся у них под ногами. Огромность этой ужасной бездны была заполнена только водой и это пугало еще больше.
Только за Фарой, когда дромон повернул в сторону Аккры, упал штиль, зато вместе со штилем пришло полное безветрие и дромон почти встал в виду Монжибеля. Лишь в страстной четверг тот, кто отнял ветер и кто может все дать и все взять, вернул все-таки свежий ветер прямым и косым парусам и в глубокой ночи на корме дромона были зажжены масляные фонари, на свет которых подтягивались из тьмы другие суда.
Так сула пришли к Криту.
От Крита до Родоса и Кипра оставалось совсем немного, а уж от Кипра суда всего за два дня дошли до Аккры, под которой уже были раскинуты палатки короля Филиппа.
Перед лицом смерти, сумрачно подумал сакремон, никакой путь не кажется долгим.
Он внимательно глядел на Маштуба, все так же высокомерно возлежащего на шелковых подушках. Зачем-то Господь не позволил мне утонуть в море, подумал он, не позволил пасть под саблями неверных, не позволил сгореть в ужасном пламени греческого огня и быть зарубленным на тесных улочках Аккры.
Раз так, значит, зачем-то я еще нужен Господу.
Он покачал головой.
Он никак не мог понять, почему вслед за бароном Теодульфом в пролом стены не бросились рыцари и лучники, сердженты и тафуры короля Филиппа или короля Ричарда? Что их остановило?
Серкамон с тоской смотрел издали на костер, горящий далеко за стенами Аккры.
Возможно, сейчас вокруг костра собрались благородные бароны, чтобы обсудить неудачный приступ. А, возможно, обозленные тафуры, те, что и на приступ идут босиком, поймали старуху из тех, что рыскают по всему лагерю, а потом передают сведения неверным…
Серкамон почему-то очень хотел знать, что сейчас происходит вокруг костра, но Господь сделал по-своему: он поставил серкамона перед тем, кого благородные рыцари давно собирались посадить на кол, перед начальником Аккры Маштубом.
Маштуб щелкнул пальцами.
Бесшумно вошел в шатре и присел на корточки рядом с ложем Маштуба невысокий человек, плотно кутающийся в плащ с низко опущенным на лоб тюрбаном.
Маштуб что-то произнес на языке неверных.
– Теперь вы будете отвечать, – по-французски произнес человек в плаще и в тюрбане. – Вам зададут разные вопросы, а вы будете отвечать на эти вопросы. Иначе вам никак нельзя.
Это было так неожиданно, что барон Теодульф, брызгая слюной и еще больше, чем всегда, пуча свои безумные глаза, выдохнул:
– Ты кто? Франк?
Человек в тюрбане испуганно вздрогнул:
– Я франк. Но я давно принял ислам. Аллах оказывает свою милость тем, кто искренне признает его силу.
– Клянусь божьей смертью! – богохульно взревел барон. – Клянусь божьими глазами, ногами, руками! Клянусь божьей глоткой и зобом божьим, отступник, я доберусь до тебя!
– Тебя убьют раньше, чем ты поднимешь руку, – смиренно ответил отступник и, повернув голову к Маштубу, перевел ему неистовые слова раненого барона.
Маштуб усмехнулся.
– Спроси своего начальника, – негромко сказал сеньор Абеляр, – почему наш штурм не удался?
