Алексей Притуляк - Варнак
— Слышь, Меченый, а чё я-то, — оскалился Чомба. — Его Стрекоза взяла.
— Реальный лох, — кивнул Пастырь. — Стрекоза грамотная девка, а этот — лох.
— Тебя кто-то спрашивал, мясо? — прищурился старшой.
Он по-деловому, небрежно рубанул Пастырю поддых. Удар был резкий, тренированный, хорошо поставленный, со скруткой, с выдохом и без заноса. Ожидалось, что Пастырь сейчас сложится пополам, хватая ртом воздух. Пацан даже отвернулся и отошел деловито, для пущего эффекта. Но Пастырь принял удар шутя. На зоне его покрышками били и — ничего, только с ног сбивали.
— И я не Пастух, а Пастырь, — сказал он спокойно, как будто ничего не произошло, даже не взглянув на бившего. — Пришёл проситься в вашу шоблу.
Второй встречавший гоготнул, произнёс почти одобрительно:
— Мощный бык.
Вслед за ним загоготала шпана — над удивленным видом Меченого и над репликой Пастыря. И только Чомба, змеёныш, смотрел в прищур, курил и сплёвывал в костёр. Злобный гадёныш, сразу видно.
Сила — штука такая, силу все уважают. Особенно же — вот такие кодлы. Силу и невозмутимость. Хотя тоже важно не перестараться, а то можно взбесить, и тогда набросятся и забьют — из упрямства, из желания доказать, что сильнее. Нужно временами показывать, что ты не супермен, что тебе тоже страшновато, что ты признаёшь их стаю. Тем эффектней будет смотреться равнодушное спокойствие.
— Ага, — озадаченно согласился бивший. — Хану он понравится.
— Да хан его заломает как нех*** делать, — выдали из толпы.
— Не матерись, мальчик, — обратился Пастырь к говорившему, пацану лет десяти, глазастому и юркому. В толпе заржали.
В вокзальной двери показался выбритый наголо пацан лет четырнадцати, с факелом.
— Ну, долго вы? — бросил он старшим. — Хан ждёт.
Всей кодлой Пастыря завели в здание вокзала. Налево пустующий и тёмный кассовый зал. Направо — зал ожидания, освещённый факелами, приделанными к стенам. Все кресла собраны и расставлены вдоль трёх стен. Четвёртая занята кое-как сколоченными нарами на которых набросаны матрацы и тряпьё, рядом стоят несколько столов из вокзального буфета. В центре зала, в кресле, раскинулся парень лет восемнадцати-двадцати, крепко сбитый, плечистый, жилистый, с косичкой, с лицом то ли киргиза, то ли узбека, в черных шароварах, в черной спортивной куртке с капюшоном. Сидел и разглядывал покрытые тёмно-зелёным лаком ногти на руках. Вокруг и позади него расселись прямо на полу человек двадцать — пацаны и девчонки самого разного возраста, но в основном взросленькие уже, от четырнадцати до семнадцати. Все в неизменных красных банданах; у тех, кто с голыми руками, видна на запястьях одна и та же татуировка в виде заполненного чем-то круга. Пастырь с надеждой обежал взглядом их лица, но никого похожего на Вадьку в неверном свете факелов не увидел.
Его подвели, поставили перед Ханом, окружили. Один из старших сопровождающих вытолкнул вперёд Чомбу, заставил его опуститься на колени, положил перед ханом обрез, штык-нож, патроны.
Хан молча посмотрел на стоящего на коленях, перевёл взгляд на старшего. В сторону Пастыря он даже не покосился.
— Не обшмонал, — пояснил тот, что принёс оружие.
Хан кивнул.
— Двадцать, — произнёс он спокойно, почти равнодушно. — И в колхоз на трое суток.
— Хан, я не… — загундел было Чомба, но ему не дали договорить, подняли за шкирку, утащили.
В полной тишине Хан ещё пару минут внимательно рассматривал ногти. Потом, наконец, вздохнул, уставился на Пастыря. Взгляд равнодушный, ничего не выражающий, даже скучающий, словно стоящий перед ним массивный орангутаноподобный мужик давно уже набил оскомину. Пастырь холодно и спокойно встретил взгляд его чуть раскосых глаз. Пару минут они разглядывали друг друга. Наконец варнаку надоела эта бессмысленная игра в гляделки. Парень был с характером; Пастырь понял, что взглядом его не задавишь, что он фигура действительно серьёзная — пожалуй, единственная пока серьёзная фигура во всём этом сборище. Варнак, усмехнувшись, перевёл глаза на окружающих:
— Здравствуйте, дети.
Хан стрельнул взглядом куда-то за спину Пастырю, и оттуда немедленно прилетел удар по почке. Пастырь хэкнул, перекосился на бок, переводя дыхание, морщась.
— Запомни, мясо, — изрёк Хан. — Говорить ты будешь только когда я тебя о чём-нибудь спрошу.
Голос у него был несообразно комплекции высокий; говорил он без акцента, небрежно, без выражения, а сказав, снова принялся лениво разглядывать ногти. Позёр хренов.
— Ну так спрашивай, — ухмыльнулся Пастырь. — Поболтаем.
И тут же, получив удар в затылок — автоматом, наверное, — повалился вперёд, на колени. Затряс головой, отфыркиваясь, как конь. На ладони, которой он ощупал затылок, осталась кровь. Поднялся, обернулся посмотреть, кто его бил. Это был всё тот же, что врезал ему поддых у костра — Меченый. Пацан бегло улыбнулся в ответ на взгляд Пастыря, развязно подмигнул.
— Зачем пришёл, разбудил нас? — спросил наконец Хан, отрываясь от ногтей, которые зелёно поблескивали в тусклом факельном свете.
— Хочу быть в вашей шайке, — отозвался Пастырь. — Заодно посты проверил.
Никто не засмеялся, не произнёс ни звука. Здесь можно было звучать только по команде Хана или вслед за ним. В лице главаря ничего не изменилось.
— На крыше часовой — спит, — продолжал Пастырь. — На мосту — спит. Одна Стрекоза не спала, да и то, может, потому что пописать захотела.
Этого восемнадцатилетнего козла нужно сломать. Но сломать его будет нелегко, а может, они и вообще шанса такого не дадут. Но если дадут, нужно внести в ряды этой шпаны сумятицу и хаос, дать им понять, что командует ими неумелый лох и балбес, что Пастырь — это как раз тот человек, который им нужен.
— У нас не шайка, — спокойно проговорил Хан. — Ты не ответил на вопрос. Зачем пришёл сюда? Сюда никто оттуда не ходит.
— А я не оттуда, — улыбнулся Пастырь. — Я — туда.
Удар автоматом пришёлся по ключице. Боль была зверская. Пастырь, морщась, покрутил плечом — проверил, нет ли перелома. В лицах многих из сидящей вокруг шпаны он с удовлетворением заметил удивление и почти восторг.
— Зря ты так, мясо, — спокойно констатировал вожак. — Может, кого-нибудь из младших ты и удивишь своей крутизной, но зачем тебе это? Ты умереть пришёл?
— Да нет, пока не собираюсь, — постарался улыбнуться Пастырь. — Просто хотел к сыну поближе быть, если честно.
Шайка оживилась, запереглядывались, зашептались.
— А яснее? — в голосе Хана впервые зазвучало что-то похожее на интерес. Он достал из кармана шаровар пачку сигарет. Кто-то из сидящих на полу, поблизости, услужливо чиркнул спичкой, поднёс.
