Виталий Чернов - Сын розовой медведицы
В следующую ночь подруга дикобраза не выдержала. Обманутая тишиной, она оставила своих беспомощных детенышей и вышла на поиски пищи. И это стало ее концом. Потом Бесхвостый залез в нору, не торопясь уничтожил маленьких дикобразов и одного за другим выволок их наружу.
Так Старая Ель пригрела под своими корнями двух опытных, не знающих ни пощады, ни страха красных волков.
Позже она не раз видела волчьи стаи, которые собирались под ее старыми, обожженными грозами ветвями, чтобы совершать набеги на тех, кто не мог себя защитить. А однажды она увидела, как Бесхвостый принес в логово задушенного медвежонка.
9
В этот год осень оказалась короткой. В начале октября выпал обильный снег и... не растаял. Голый утес красноватого порфира, на котором любили отдыхать тау-теке, стал ослепительно белым и засиял под косыми лучами солнца синими блестками. Густые заросли колючей кислицы у его подножия тоже оделись снегом, и янтарно-желтые ягоды, не успевшие осыпаться, горели теперь на белом фоне сгустками прозрачной канифоли. Но особенно выделялись гроздья рябины. Примороженные, золотисто-оранжевые, они приманивали к себе стаи дроздов. Облепив дерево, птицы поднимали снежное облако, и оно тоже искрилось и горело всеми цветами радуги, медленно оседая.
Снег выпал глубокий, и сразу начались морозы. Горные ключи, там, где они набирали разбег, падая с отвесных скал, обросли ледяными сталактитами. Но от воды шел пар. Не было слышно ни рыканья барса, ни крика архара, ни пения птиц. Все погрузилось в холодное, ослепительное под солнцем безмолвие. Лишь одна крохотная оляпка, не глядя на мороз, на снег, весело и тоненько распевала на камне, мимо которого с шумом низвергался окутанный паром ручей. И казалось, ей одинаково хорошо что зимой, что летом. Вот она побежала, присела и вдруг юркнула в самую струю ледяной воды. А через минуту бежала по дну ручья, деловито посматривая в прозрачной воде во все стороны и успевая что-то схватить своим маленьким черным клювиком. И вот она снова на камне, кругленькая, подвижная, с беленькой манишкой, крутит головкой, остро вглядываясь в воду.
Потом заметно потеплело, но снег остался лежать прочно. А в одну из ночей ударила гроза. Небо будто рвалось на части от грома, тьму прорезали ослепительные молнии, но вместо дождя шел снег. Горы гудели глухо и настороженно. Все живое попряталось, затаилось, исчезло, вроде его и не было.
А утром опять засияло солнце, холодное, спокойное, не обещающее тепла. И вот стали появляться на сыртах небольшие стада кабарги и иликов. Они направлялись к югу. Затем прошел табун маралов, тоже держа курс к южным склонам, в солнечные долины. Очевидно, зима обещала быть недоброй, и звери чуяли это. Одни лишь тау-теке ничем не нарушали своего строгого, точного распорядка. Стадо, голов в тридцать, поднявшись с рассветом, всякий раз медленно взбиралось по заснеженным уступам Порфирового утеса. Его водил старый тяжелый самец с огромными, загнутыми назад рогами, испещренными крупными насечками. Борода у него была седой и длинной. В постоянном страхе держал бородатый остальных самцов, и они небольшой группой всегда находились несколько поодаль. Почти отвесные склоны утеса были для тау-теке излюбленным местом. Они спокойно взбирались по этому склону, часто останавливаясь, взбивали копытами снег, пощипывали сухую, прибитую морозом траву в трещинах и карабкались кверху, на самый гребень. Там они грелись на солнце, прячась от ветра, а затем спускались вниз, грациозно перемахивая с выступа на выступ, пока не добирались до излюбленного водопоя. Потом снова уходили вверх, ложились под скалами и отдыхали, охраняемые бородатым. К вечеру, в одни и те же часы, тау-теке опять спускались на водопой и паслись возле него уже до ночи.
Их, как видно, не пугала никакая зима. Они всегда могли найти корм на обдутых ветрами склонах, в глубоких трещинах и поэтому не искали лучших для себя мест.
В большой глубокой пещере, со следами каменной смолы на стенах, жила семья снежных барсов. Эти тоже никуда не хотели переселяться. Они считались законными пастухами тау-теке, обитающих на Порфировом утесе. У них и пещера была в самой отножине этого утеса, выходящая на безветренную сторону. Их было трое: Пятнистая и два ее, уже крупных, детеныша. Семья не распалась осенью, и теперь они дружно втроем каждый день подкарауливали добычу. Летом им было проще. Барсятам удавалось ловить уларов - горных индеек, иногда сурков, но с приходом зимы охота оскудела. Сурки залегли, улары откочевали на южные склоны, и остались только тау-теке да винторогие архары, издавна поселившиеся на склонах соседнего утеса, напоминающего верблюжьи горбы.
Так что в эту зиму, сулящую глубокие снежные заносы, осталось немного обитателей на горах и в долинах, большую часть которых считала своими владениями Розовая Медведица. Но она уже залегла в берлогу, и теперь ей было абсолютно все равно, кто будет охотиться в ее владениях и кто будет жертвой этой охоты. Но охотники все-таки были. Это была стая красных волков, которую возглавляли Бесхвостый и Хитрая, и два молодых барса во главе с Пятнистой.
Розовая Медведица мирно посапывала в уютной пещере, слышала завывание вьюги и под этот вой видела во сне Хуги и Полосатого Когтя. Сны всегда почти были одинаковы, но видеть их не надоедало. Хуги являлся во сне ласковым, послушным детенышем. Сны начинались обычно с одного и того же: она и Хуги, оба увлеченные охотничьим азартом, разрывают сурчиную нору. Они будто бы знают, что эта нора, которую нужно долго раскапывать, сулит богатую добычу. В ней живет целая семья сурков, и их надо выловить всех до единого. И вот она роет, роет без устали, под брюхо летят комья земли, задними лапами она отшвыривает их дальше. Хуги суется к ней в том же нетерпеливом ожидании и тоже пробует грести землю длинными суставчатыми пальцами, на которых вместо когтей растут какие-то тонкие пластинки и все время ломаются. Потом появляется Полосатый Коготь, все втроем продолжают разрывать нору. И вот труды их вознаграждены. Показывается рыжеватый мех первого сурка. Он весь запорошен землей. Розовая Медведица ловко вытаскивает его лапой, он пронзительно верещит, но тут же и успокаивается, придавленный к земле. Вот и второй сурок, третий, четвертый, пятый. Вот их уже гораздо больше, чем должно быть в норе, а она все еще находит и вытаскивает. Вкус мяса щекочет нервы, а есть некогда. Целая гора мяса... Но вот один из сурков, отменно большой, килограммов на десять, впивается в лапу острыми, как бритва, резцами, она взвизгивает и просыпается.
Внутри тихонько посасывает. Сон разбередил аппетит, и Розовая Медведица начинает лизать и без того уже мокрую, больно прикушенную во сне лапу.
