Василий Головачев - Исход зверя
– Ты хочешь сказать, что степи Сибири и Приморья – искусственные сооружения?
– Не все, только идеально ровные и защищенные горами. Но это такие же мегалитические сооружения древности, как Стоунхендж в Англии, пирамиды Египта и Южной Америки, гигантские статуи острова Пасхи и другие.
– Великая Китайская стена.
– Великих Китайских стены две. Ту, которую знают все, с башнями и дорогой поверху, делали не так давно, как это пытаются доказать китайские историки. Более древняя Китайская стена охраняла Китай от чжурчженей с севера, но она плохо сохранилась. Теперь это в основном длинные извилистые увалы и гребни, напоминающие Змиевы валы в Закарпатье.
Илья снял котелок, заварил чай и разлил ароматно пахнущий напиток по кружкам.
Владислава нырнула в палатку, переоделась и вернулась к костру уже в джинсах, майке и ветровке. Взяла из рук мужа кружку, пряник и села рядом на валежину, прижавшись к нему плечом.
– Ты так много знаешь, прямо ужас! Я тобой горжусь.
– Глупости, – отмахнулся Илья, – я знаю лишь самое необходимое. Вот кто действительно много знает, так это…
– Ученые?
– Ну, в какой-то мере они действительно информированы, хотя все они в большинстве своем узкие специалисты, разбираются лишь в своей области знания. Но есть люди универсального знания, хранители тайн древних цивилизаций.
– Волхвы?
– На Руси волхвы, ведуны, в других странах – держатели Внутреннего Круга человечества.
– А Витязи?
– Витязи – это сотрудники службы безопасности Внутреннего Круга, в некотором роде чекисты, они поддерживают Равновесие Круга и охраняют его порядки. Один из них помог нам тогда, на озере.
Владислава вздрогнула, потрогала висящий на груди амулет в форме девятилучевой звезды – талисман Святого Духа, символ чистоты и непорочности.
– Не вспоминай…
Рад бы, да не могу, хотел было ответить Илья, но сдержался. Обнял жену, успокаивающе провел ладонью по влажным распущенным волосам.
– Да я и не вспоминаю. Вернее, вспоминаю только тех, кого потеряли. До сих пор мучает вопрос, куда делся Евстигней. Не хочется верить, что он погиб, он же волхв, большой с и л ы человек.
– Может быть, он еще напомнит о себе…
– Дай бог!
Помолчали, прихлебывая чай и глядя на костер.
– Я по Валерии соскучилась, – призналась вдруг Владислава.
– Да и я тоже, – отозвался Илья. – Давно с Громом не беседовал. Интересно, как они там устроились? Вернемся, сразу в гости позовем.
– А телевизор разрешишь смотреть?
Пашин засмеялся. Его юная жена выросла в глухой деревне, куда цивилизация так и не успела заглянуть, и, впервые увидев у мужа в квартире плоский экран «Панасоника», преисполнилась детского восторга и уважения. Телевизор она готова была смотреть с утра до вечера.
– Разве я тебе запрещал это делать? Просто ты должна помнить, что телевидение, да и вообще средства массовой информации не просто сообщают о неких фактах и событиях, но часто так препарируют информацию, что она изменяется до неузнаваемости. Сознание и память зрителя и читателя наполняются ненужными второстепенными знаниями, не дающими ни полноценного счастья, ни ответов на запросы духовного порядка.
– Но ведь ты смотришь телевизор?
– Очень редко. Для меня он не полезный информатор и приятный собеседник, а вампир, питающийся энергией человеческого внимания, интеллекта и эмоций. Он буквально выкачивает умственную и душевную энергию людей, навязывая более низкие энергии и возбуждая звериные инстинкты и эмоции страха, агрессии, секса, вожделения и злобы. Я не рекомендовал бы тебе смотреть все подряд.
– Я не смотрю все подряд, только путешествия и концерты. И моды…
Илья снова засмеялся, чмокнул жену в щеку.
– Смотри, что хочешь, детеныш, я верю, что ты сама отличишь ложь от правды и добро от зла. Ну что, пойдем спать? Поздно уже.
– Я еще хочу посидеть, люблю смотреть на пламя.
– Хорошо, посиди. Я схожу в лес, посмотрю на звезды.
Владислава улыбнулась, устроилась поудобнее: легла животом вниз на плащ-накидку и утвердила подбородок на сжатые кулачки. На огонь она могла смотреть, не мигая и не отрываясь, очень долго, что, как знал Илья, способствовало энергетической подпитке и очищению души.
Он накинул на плечи ветровку – к ночи похолодало – и направился за палатку в лес. Однако далеко заходить не стал. Вдруг показалось, что деревья вокруг, доброжелательно смотревшие на человека в мирном оцепенении вечера, буквально поежились, и по их ветвям пробежал бестелесный шепоток. Илья замер, прислушиваясь к ставшей настороженной тишине, и метнулся назад, к палатке, где у него лежал зачехленный охотничий карабин «Тайга» двенадцатого калибра. К лагерю с востока, со стороны Бабьего болота, приближались гости, причем гости опасные, судя по реакции леса, с которым Пашин умел разговаривать почти как с человеком.
Его встретила обеспокоенная Владислава, дотронулась до своего амулета на цепочке.
– Свентик светится. Ты кого-нибудь не…
Илья прижал палец к губам, подтолкнул жену к палатке.
– Спрячься, возьми ружье и жди.
Владислава, понимавшая мужа с полуслова, послушно скрылась в палатке, зашелестела чехлом, вынимая карабин.
Илья вернулся к костру, сел на валежину, подбросил в огонь веток. Рассредоточив внимание, он перешел в состояние «сторожевой паутины» и – не услышал – почувствовал приближение людей. К лагерю шли трое, очень тихо, не поднимая ни малейшего шума, не наступая на сухие ветки и не шелестя одеждой о кусты. Все трое были абсолютно закрыты – Илья не видел их аурного свечения – и очень опасны, особенно тот, что шел последним.
Сама собой сработала защитная система организма, переводя сознание в особое измененное состояние ПАО[2], состояние предбоевого транса.
Незнакомцы остановились в двадцати шагах от костра, прячась за деревьями.
Илья повернул в их сторону освещенное пламенем костра лицо, сделал приглашающий жест.
– Присоединяйтесь, гости нежданные, погрейтесь у живого огонька, чайку испейте.
Некоторое время было тихо, потом зашевелились ветки ольховника и на поляну с палаткой вышли двое, одетые не по-летнему тепло. Один – в плотную серую рубаху и черную безрукавку, в штаны, заправленные в сапоги, плотного сложения, черноволосый и чернобородый. Второй, опиравшийся на суковатый посох, – в длинный черный плащ до пят, напоминающий рясу, с необычным медальоном на груди в форме «недокрученной» свастики. Он был горбат, но высок, с длинной бородой, в которой серебрились седые пряди, и с такими же полуседыми волосами. Судя по сухому лицу, это был глубокий старик. Хотя глаза его сверкали молодо и прятали брезгливо-высокомерную с и л у.
