Юрий Брайдер - Евангелие от Тимофея. Клинки максаров. Бастионы Дита
Чтобы хоть как-то облегчить страдания умирающего, я сунул носок своего ботинка ему под затылок, до этого колотившийся о камни мостовой. Зрачки налитых кровью глаз сразу уставились на меня, а рука, скрюченные пальцы которой только что скребли одежду на груди, сделала судорожный, но вполне определенный жест: «Уходи!» Он гнал меня – единственного, кто проявил к нему хоть какое-то сочувствие.
Поведение прохожих тоже изменилось. До этого они упорно не замечали агонизирующее прямо посреди улицы тело, теперь же стали медленно собираться вокруг нас в толпу. Послышались не то возмущенные, не то угрожающие выкрики. Булыжник, просвистев в воздухе, угодил мне между лопаток. Я допустил какую-то вопиющую бестактность, и даже умирающий не оспаривал этого. Масла в огонь добавил один из уличных артистов, чуть не сбивший меня своей тележкой с ног. Надо полагать, он просто хотел узнать, что же здесь такое происходит, но его обычно полусонная, вялая птица вдруг дико заклекотала. Черное покрывало разлетелось под ударами ее когтей в клочья. Раскинув хоть и подрезанные, но еще достаточно сильные крылья, она бросилась на меня, как бойцовый петух на соперника, едва не расшибившись при этом о прутья клетки. Только теперь я разглядел, что птица слепа – на месте ее глаз были глубоко запавшие, слипшиеся от гноя щелки.
На перемену в поведении птицы собравшиеся отреагировали яростными криками. Толпа отхлынула от меня как от прокаженного. Хозяин птицы, бросив свою тележку, побежал куда-то. В конце улицы уже показалось несколько фигур в землисто-бурой униформе. Торчавшие вверх раструбы ружей делали их похожими на бродячий духовой оркестр.
Если я в чем-либо и нуждался сейчас, то только не во внимании официальных лиц. Бережно перевернув умирающего на бок – его только что опять согнуло наподобии лука, – я энергично врезался в толпу. Большинство горожан шарахнулись в стороны, но чьи-то лапы все же попытались ухватить меня за одежду, и я не без удовольствия врезал их обладателю под ребро. Как же! Так я вам и дался, зверье бездушное!
В последних рядах толпы я наткнулся на приземистого малого, мусолившего щербатым ртом здоровенный ломоть чего-то съедобного. Голодным он не выглядел, а значит, вполне мог поделиться со мной. Походя щелкнув его по носу, я завладел этой незавидной жратвой, что вконец распалило собравшихся.
Но я уже быстро свернул в ближайший переулок, нырнул под низкую, облупленную арку, попетлял между громадами домов и оказался на совершенно пустой окраинной улочке. Отсюда и до ближайшего хода в клоаку было недалеко.
Как говорится, я оказался на прежних позициях.
Вновь сидя в сырой и зябкой норе, я раздумывал над планом побега из города.
Канализационная сеть, приютившая меня, скорее всего выходила за пределы стен. Но горожане были бы лопухами, оставив этот путь без контроля. А на лопухов они непохожи – укрепления, которые я видел, могли возвести только весьма педантичные и предусмотрительные люди. Недаром ведь главный коллектор, в который я все же заглянул однажды, с обеих сторон заканчивался тупиками, а стоки уходили неизвестно куда.
Летать, а тем более прыгать наподобие блохи я не умею. Остается либо лезть на стену, либо прорываться в ворота. Ведь должны же их открывать когда-нибудь. Калитку я в расчет не беру – скорее всего она ведет во двор прикрывающего ворота форта. Иначе ее охраняли бы надлежащим образом.
Интересно, а что ждет меня за стенами? Ведь неспроста они поставлены. Против добрых соседей такие бастионы не возводят. Кем мог быть человек, пытавшийся установить со мной связь? (Вопрос о том, как ему удалось меня выследить, пока опустим.) Не тайным ли лазутчиком тех, кто спит и видит эти стены разрушенными, а город лежащим в руинах?
Великие боги, сколько миров я прошел, и даже в самом ничтожном из них кипели гибельные страсти-мордасти, кто-то против кого-то постоянно воевал, плел интриги, сколачивал союзы и составлял заговоры. Люди разных рас и верований, захлебываясь в чужой и собственной крови, делили власть, богатство, землю, воду, женщин (кое-где наоборот – мужчин), скот, символы веры, источники знаний и рыбные промыслы. Как говаривал когда-то один хорошо знакомый мне правитель-поэт, впоследствии сваренный сыновьями в котле с кобыльим молоком:
С тех пор, как люди получили разум,
Вселенная утратила покой.
Самоубийц и каннибалов разом
В своих друзьях я узнаю порой.
Почти во всех мирах Тропы, вне зависимости от того, кем они были населены раньше, я встречал себе подобных – людей, зачастую давно утративших привычный человеческий облик, но бесспорно принадлежащих к одному биологическому виду. Неистребимые как тараканы, свирепые как крокодилы, прожорливые как саранча, они проникли всюду и обжились в местах, для жизни, казалось бы, совершенно не приспособленных. Куда-то они приходили как завоеватели, куда-то – как слуги, куда-то – тайком, как воры, и везде после этого гибли древние цивилизации, вымирали аборигены, выгорали леса, исчезало зверье, земля сотрясалась от грохота сражений, а воздух – от плача вдов и сирот. Другой мой приятель, нищенствующий философ-самоучка, на склоне лет провозгласивший себя мессией и кастрированный восторженными последователями, проповедовал: «Братья мои кровные, звери с человечьим ликом и змеиным нутром! Горе земле, что носит вас, и позор небесам, взирающим на дела рук ваших. Все меняется в этом мире, но только вы никогда не станете другими. Скорее волки примутся щипать траву, чем вы обратитесь к благу и милосердию. Говоря: «человек», я говорю: «зло, порок и гибель». Прозрейте и опомнитесь, пока не поздно. Уйдите из жизни добровольно. Освободите природу от себя и детей своих».
Уж и не помню, сколько раз я оказывался замешанным по всякие свары, вольно или невольно примыкая к одной из сторон, и всегда потом убеждался, что труды мои оказывались бесплодны, а нередко и вредны. Народ, сбросивший чужое ярмо, только о том и думал, на кого бы его надеть снова. Победившие рабы превращались в рабовладельцев, гонимые – в гонителей, униженные и оскорбленные – в торжествующую чернь.
И вот с некоторых пор я зарекся вмешиваться в любые конфликты, даже если их мотивы были внешне как бы очевидны. Как разобраться, кто был прав в свое время – Рим или Карфаген, гвельфы или гиббелины, исмаилиты или иммамиты? Уж если людям и нравится крошить себе подобных в лапшу, пусть делают это без моего участия. Я – пас! Отныне и вовеки веков.
Наверное, единственное, что люди так никогда и не научатся контролировать, – это сны. Невозможно вызывать их по заказу или воспрепятствовать их явлению.
