Станислав Лем - Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Мир на земле
— Лунное Агентство должно было перекрыть доступ информации с Луны. Кончилось тем, что именно оно собирается ее получить. За тем вы и летите. Либо вернетесь ни с чем, либо со сведениями, более разрушительными, чем атомные бомбы. Что предпочитаете?
— Минуточку. Прошу не говорить намеками. Вы считаете своих коллег представителями каких-то разведок? Агентами? Да?
— Нет. Но вы можете привести к этому.
— Я?
— Да. Равновесие, существующее с момента заключения Женевского договора, неустойчиво. Вернувшись, вы можете прежнюю опасность заменить новой. Вы не можете стать спасителем мира. Вестником мира.
— Почему?
— Программа переноса на Луну земных конфликтов порочна в самом зародыше. Иначе и быть не могло. Контроль вооружений оказался невозможным из-за их микроминиатюризации. Нетрудно считать ракеты и искусственные спутники, но невозможно пересчитать искусственные бактерии. Или искусственные природные бедствия, или то, что привело к падению естественного прироста населения в третьем мире. Это падение было неизбежным. Только по-доброму его не удалось осуществить. Можно взять под ручки двух человек и объяснить им, что для них выгодно, а что губительно. Но человечество под локоток не возьмешь и всего не объяснишь, верно?
— Какая тут связь с Луной?
— Такая, что гибель не была предотвращена, а лишь перенесена в пространстве и времени. Так не могло длиться вечно. Я создал новую технологию, которую можно использовать в телематике. Для изготовления дисперсантов. Дистантников, способных к обратимой дисперсии. Я не хотел, чтобы моя технология служила Агентству, но это произошло, — он поднял обе руки, словно сдавался. — Сработал кто-то из моих сотрудников. Не знаю наверняка кто и не считаю это столь важным. Под большим давлением неизбежно должна была произойти утечка. Всякая лояльность имеет свои пределы, — он провел рукой по блестящей лысине. Магнитофон продолжал говорить. — Я могу сделать лишь одно: доказать, что дисперсионная телематика еще не пригодна к употреблению. Это я могу. Скажем, на год. Потом они сообразят, что я водил их за нос. Как, по-вашему, мне следует поступить?
— Почему я должен решать? И зачем?
— Если вы вернетесь ни с чем, никто не станет вами интересоваться. Ясно?
— Пожалуй, да.
— Но если вы вернетесь с сообщениями, последствия будут непредсказуемыми.
— Для меня? Так вы меня собираетесь спасать? Из симпатии?
— Нет. Чтобы оттянуть время.
— Разведки? Значит, вы исключаете возможность того, что Луна готовит нападение на Землю? Считаете, что это всего лишь коллективный психоз?
— Психоз не психоз, но слухи и действия, вызванные с определенной целью неким государством либо государствами.
— Зачем?
— Чтобы взорвать доктрину неведения и возвратиться к политике, проводимой по-старому. По Клаузевицу.
Я молчал, не зная, что сказать или думать о его словах.
— Но это только ваши предположения, — выдавил я наконец.
— Да. Письмо Эйнштейна, которое он написал Рузвельту, тоже опиралось лишь на предположение, что можно создать атомную бомбу. Он сожалел об этом до конца своих дней.
— Так, понимаю, а вы не хотите сожалеть?
— Атомная бомба появилась бы и без Эйнштейна. Моя технология тоже. Однако чем позже, тем лучше.
— Après nous le dеluge?[125]
— Нет, здесь нечто иное. Страх перед Луной был вызван умышленно. Уверен. После удачной разведки вы один страх замените другим. И другой может оказаться хуже, ибо будет более реальным.
— Наконец понял. Вы хотите, чтобы мне не повезло?
— Да. Но только с вашего согласия.
— Зачем?
Его беличья с маленькими глазками физиономия неожиданно преобразилась. Он беззвучно рассмеялся, раскрыв рот.
— Я уже сказал, зачем. Я человек старомодных принципов, а значит, сторонник fair play.[126] Вы должны сейчас же ответить, а то у меня уже ноги болят.
— Надо было подложить подушки, — заметил я. — Что же касается вашей техники с дисперсией, пожертвуйте ее мне.
— Не верите в то, что я сказал?
— Верю и именно поэтому хочу.
— Стать Геростратом?
— Постараюсь не поджигать храмов. Мы уже можем выйти из клетки?
V. Лунный эффективный миссионер
Старт откладывали восемь раз. Во время отсчета то и дело обнаруживались неполадки. Сначала забарахлила климатизация, потом резервный компьютер сообщил о коротком замыкании, которого не было, на следующий раз замыкание было, но о нем не сообщил контролю главный компьютер, а при десятом countdown, когда уже походило на то, что я полечу, перестал слушаться ЛЭМ 4. Я лежал спеленутый и оплетенный липкими лентами с тысячью сенсоров, словно мумия фараона в саркофаге, с защелкнутым шлемом, ларингофоном на шее и трубкой подачи апельсинового сока во рту, положив одну руку на рычажок аварийной катапульты, а другую — на ручку управления, пытаясь думать о вещах приятных и далеких, чтобы не колотилось сердце, за которым на экранах наблюдали восемь контролеров одновременно, не спуская глаз с показателей давления крови, напряжения мышц, выделения пота, движения глазных яблок, а также электропроводности тела, которые выдают им, в каком страхе пребывает доблестный астронавт, ожидающий сакраментального «НУЛЬ» и грохота, который должен вытолкнуть меня наверх, но всякий раз до меня доходил, предваряемый сочным проклятием голос Вивича, главного координатора, повторяющий: «СТОП! СТОП! СТОП!» Не знаю, были ли тому виной мои уши или что-то играло в микрофонах, только голос его гудел, как в пустой бочке, но я об этом даже не заикался, зная, что, если вякну хоть слово, они примутся исследовать акустику шлема, притащив спецов по резонансу, и все это будет тянуться до бесконечности.
Последняя авария, которую техники окрестили бунтом ЛЭМа, была действительно поразительной и идиотской, потому что, среагировав на импульсы контроля, которые должны были лишь проверить его агрегаты, он начал шевелиться и вместо того, чтобы замереть после отключения, задрожал и собрался было вставать. Мешали ремни. Тогда он, словно чучело в эпилептическом припадке, принялся за них, чуть не разорвал всю эту упряжь, хотя техники поочередно отключали провода питания, не понимая, откуда у него берутся силы. Вероятно, была какая-то утечка тока, а может, наоборот, — приток. Импеданс, капацитанс, резистанс[127] — когда техники не знают, что происходит, они богатством лексикона не уступают медикам во время консилиума у постели безнадежно больного. Как известно, если что-то может испортиться, то когда-нибудь да испортится наверняка, а в системе, состоящей из девяноста восьми тысяч главных контуров и интегральных схем, никакое дублирование не дает стопроцентной гарантии. Такую гарантию, по словам Калевалы, старшего техника, дает только могила — покойник уже не встанет. Калевала любил повторять, что Господь Бог, создавая мир, не принял во внимание статистику и поэтому, когда начались неполадки в раю, принялся творить чудеса, только было уже поздно и даже чудеса не помогали. Разъяренный Вивич требовал, чтобы директор убрал Калевалу, который приносит нам несчастья. Директор верил в несчастья, но научный совет, в который обратился финн, не верил, так что Калевала остался на своем месте. В такой обстановке я готовился к лунной миссии.
