Аркадий Стругацкий - Том 2. 1960-1962
Он толкнул дверь и вошел в вестибюль. «3начит, теперь Трансплутон, он же Цербер. Далекий–далекий. От всего далекий. От Земли далекий, от людей далекий, от главного далекий. Снова стальная коробка, снова чужие, обледеневшие, такие не главные скалы. Главное останется на Земле. Как всегда, впрочем. Но ведь так нельзя, нечестно. Пора решиться, Иван Жилин, пора! Конечно, некоторые скажут — с сожалением или насмешливо: «Нервы не выдержали. Бывает». Алексей Петрович может так подумать. — Жилин даже приостановился. — Да он так и подумает: «Нервы не выдержали. А ведь крепкий парень был». А ведь это здорово! По крайней мере ему не так будет обидно, что я бросаю его сейчас, когда он остается один… Конечно, ему будет легче думать, что у меня нервы не выдержали, чем видеть, что я ни во что не ставлю все эти трансплутоны. Он ведь упрям и очень тверд в своих убеждениях… и заблуждениях. Твердокаменные заблуждения…
Главное — на Земле. Главное всегда остается на Земле, и я останусь на Земле. Решено,— подумал он.— Решено. Главное — на Земле…»
В НАШЕ ИНТЕРЕСНОЕ ВРЕМЯ
(Первые две страницы рассказа утеряны (см. комментарии Б. Стругацкого))
…уравновешенными и добропорядочными людьми. Я вздохнул и посмотрел в окно. Дачный поселок спал. Было тихо, только дождь шуршал да подвывала во сне дворняга соседей. Мокрая, унылая, свернувшаяся в клубок под крыльцом. Я взялся за вторую папку и проработал еще часа полтора.
Академик успел стушеваться и уйти с головой в научную работу, аспирантка сделала небольшое открытие и ушла от Володи, когда сквозь шум дождя я услыхал какие–то новые звуки. Сначала я подумал, что это мокрая дворняга бродит в палисаднике. Но потом кто–то отворил дверь в сени, и в сенях что–то загремело ― наверное, канистра, в которой я носил керосин из лавки. В дверь постучали, и раньше, чем я ответил, дверь отворилась. На пороге стоял совсем незнакомый человек в очень странном костюме. От удивления я даже, кажется, открыл рот. Человек затворил за собой дверь и сказал:
― Извините, можно у вас погреться?
Я смотрел на него. Он был весь мокрый и грязный с ног до головы, и у него зуб на зуб не попадал от холода. Я на всякий случай встал и сказал нерешительно:
― 3–заходите…
На нем была толстая куртка с множеством карманов, стега ная, словно ватник, а из–под куртки торчали ноги в черном балетном трико в обтяжку. Обуви на ногах не было никакой. Это уже само по себе было странно, но он еще весь был вывалян в грязи, даже лицо было в грязи, будто его километра три протащили по деревенской улице волоком.
Он присел на табурет и улыбнулся. Улыбнулся весело, но с трудом ― у него лицо сводило от холода. Я молча притащил керогаз и стал его разжигать, а незнакомец сидел, обхватив себя руками за плечи, и звонко стучал зубами. Я разжег керогаз. Незнакомец с трудом выговорил «спасибо» и протянул руки к огню. От куртки сразу повалил пар, и запахло сыростью.
— Где это вы так? ― спросил я. ― Машина застряла? Он посмотрел на меня, засмеялся и сказал:
— Ага, машина.
Он совсем не походил на человека, у которого застряла машина. У него было худое веселое лицо, очень смуглое, какое–то хитрое и довольное, словно он только что кого–то очень ловко обманул или перехитрил. И весь он был ловкий, крепкий, прочно сбитый. Было в нем что–то от молодого Мефистофеля.
― Далеко? ― спросил я.
— Километров пять отсюда, ― сказал он. ― Я зашел в поселок, смотрю ― везде спят. Ну, думаю, имею один грипп. А тут ваше окно. Я так обрадовался, ей–богу!
— Слушайте, ― сказал я. ― Снимите ваш балахон. Он же мокрый насквозь.
Он посмотрел на меня, подумал и стал снимать куртку. Ни когда в жизни я не видел такой сложной куртки. На ней было штук двадцать молний, и больше всего она напоминала пояс для спасения на водах. Он снимал ее минут пять, время от времени вздрагивая и судорожно поводя плечами.
— А где ваши ботинки? ― не вытерпел я.
— В грязи утопил, ― ответил он и опять засмеялся. ― Грязь у вас здесь ― прямо первобытная. Хорошо!
Под курткой у него оказалось все то же облегающее трико без ворота. Я хотел взять у него куртку и развесить в сенях, но он сказал:
— Нет, не надо, спасибо. Я так.
— Что значит ― так? ― удивился я. Он свернул куртку в рулон и положил у своих ног. ― Так она и до утра не просохнет.
Он хихикнул.
― Не беспокойтесь, ей–богу. Мне до утра ждать не придется. Пусть здесь полежит.
И тут я заметил одну странную вещь. Эта черная рубашка у него тоже была вся в грязи. Грязь уже подсохла и отваливалась серыми струпьями. Я сразу подумал: как это так много грязи могло попасть ему под куртку? С другой стороны ― глупо лазить под машиной в трико, если есть толстая стеганая куртка.
Незнакомец грел руки над керогазом и смотрел на огонь. Он задумчиво улыбался. Странное у него было лицо. По–моему, он совершенно забыл обо всем ― и обо мне, и о первобытной гря зи… Конечно, про машину он врал, но кому придет в голову бродить ночью под дождем в таком балетном наряде?.. Чем–то он мне нравился все–таки ― может быть, по контрасту с нудным престарелым академиком… Я сказал:
― Хотите водки? ― Он все еще вздрагивал и поеживался.
Он поднял на меня глаза, и я увидел, что он колеблется. Тог да я встал, сходил за водкой и принес два стакана. Он уставился на водку, затем снова посмотрел на меня.
― Знаете… ― нерешительно сказал он. ― Пожалуй, не сто ит… ― Он снова посмотрел на водку и вдруг махнул рукой. ― А ну их всех! Выпью!
Он взял свой стакан, чокнулся со мной и выпил залпом. Я по додвинул ему холодные котлеты и налил еще. Он подмигнул мне, снова махнул рукой и снова выпил.
― Все равно никто не узнает, ― заявил он. ― А узнают, так тоже не беда.
Я заметил у него на ладони свежие царапины. Под ногтями было полно грязи, а один ноготь был сломан и надорван, и на нем запеклась кровь.
Он взял с тарелки котлету, сунул ее целиком в рот и невнятно спросил:
― Что тут у вас новенького?
― Где это ― у нас?
Он немножко смешался.
― Ну здесь, в этих краях… И вообще… Я на своей машине газет не получаю.
Я сказал, что на своей даче тоже не получаю газет. Он кивнул и снова протянул руки к огню.
— А тут у вас ничего… Только холодно.
— Погода дрянная, ― сказал я. ― Лето называется…
— Да, погодка не летняя, ― сказал он с удовольствием. ― Дождь. Кругом дождь. Я там влез в кусты ― мокро, ужас! ― Он радостно засмеялся.
Странный он был человек: грязный, мокрый, промерзший и все–таки чем–то необычайно довольный.
— Так что же у вас за машина? ― спросил я иронически.
