Эрнст Бутин - Лицом к лицу
Лязгнул засов, скрипнули петли калитки. Вышла худая, загорелая женщина с суровым и властным лицом. Юрий Иванович невольно принял позу примерного школьника, подтянул живот.
– Здравствуйте, тетя Валя, – невольно вырвалось у него. И вот тут-то он вздрогнул, тут-то понял всю нелепость, весь трагикомизм положения: мать Лидки была едва ли старше Юрия Ивановича.
– Здравствуйте… – женщина стянула на груди полы вылинявшей трикотажной кофты, посмотрела с удивлением и опаской. Лицо Юрия Ивановича, видно, поразило ее. Она нахмурилась, посуровела еще больше. Отвернулась, и даже по спине, по осанке видно было, как возмущена мать Лидки.
– Нальют шары с утра, – уничижительно заворчала она. Покосилась через плечо. – По виду, вроде, шофер, а так опух, оброс, чисто поп. Срамота! – встретилась взглядом с изумленными глазами Юрия Ивановича, взорвалась: – Ну, чего расселся? Сродственник какой нашелся. Я тебе покажу «тетю»! Давай топай отсюда, а то мужа позову!
Юрий Иванович открыл рот, чтобы сказать, что нет у нее никакого мужа, а потом спросить – какой нынче год, но вдруг ощутил, как кровь отхлынула от лица, под горло подкатило что-то похожее на тошноту. Он увидел – из калитки его дома вышел парень. Чистенький, опрятный, в вельветовой коричневой курточке с замками-молниями; поверх воротничка курточки выпущен воротничок бледно-голубой шелковой тенниски. Юрий Иванович дернулся, хотел встать – и не смог: ноги ослабли, руки обмякли, обессилели. В парне он узнал себя.
Мать Лидки торжествующе усмехнулась.
– Во, наелся! Дрыгаться стал, – но, присмотревшись, встревожилась. – Худо, что ли? С лица-то как спал, аж позеленел. Может, воды принести или от сердца чего?
– Здравствуйте, тетя Валя, – вежливо и как-то слащаво поздоровался, подойдя, юный Бодров.
Женщина оглянулась, заулыбалась.
– А, Юра, здравствуй, здравствуй. Тебя-то я и поджидала. Обожди-ка.
Юра остановился. Взглянул равнодушно на Юрия Ивановича, задержал взгляд на кожаном пиджаке, на туфлях с толстой подошвой. Выслушал внимательно женщину, которая длинно и путано объяснила, что Лидка, дырявая голова, убежала на экзамен, а книжки-то и забыла. Взял учебники, хотя и заметил поучающим тоном, что они теперь едва ли понадобятся Лидии, если она не готовилась к экзаменам.
«Ах, паршивец! Говорит-то, говорит как: осуждает, порицает!» – Юрий Иванович вспомнил, как, устав от предэкзаменационной зубрежки, приходил к Матофоновым и дурил голову измученной любовью Лидке рассказами о том, как поступит в университет, как станет знаменитым – только перед этой преданной глупышкой мог он, и позволял себе, слегка приоткрыть душу, – и, взбодрив себя, уходил опять в сарай учиться, посмеиваясь и твердо зная, что Лидке теперь и вовсе не до наук, что сидит она сейчас убитая горем, оттого, что Юрочка не обнял ее, не потискал, даже не поцеловал, что она самая несчастная на свете, настолько несчастная – жить не хочется.
Юрий Иванович, вцепившись в сиденье, рассматривал Юру, его сухое, уверенное, с темным пушком над верхней губой лицо, и оно нравилось ему, хотя и раздражал этакий холодок, этакая сонная истома в глазах. «Вот какой я был. Батюшки, неужто это я?!» Он слышал голос юноши, и голос этот нравился; настораживал, правда, легкий, как дымка, что остается от дыханья на стекле, оттенок пренебрежительности. «Господи, да ведь это я!» – вновь остро и пронзительно сообразил Юрий Иванович и застонал от неправдоподобности, абсурдности происходящего.
Юра с легким удивлением посмотрел на него, шевельнул бровью.
– Вы Бодров? – Юрий Иванович наконец отклеился от скамейки. Встал, пошатнулся.
Лидкина мать поглядела на него с неприязнью, потом, будто призывая взглядом: «Вот, полюбуйся!» – на Юру, потом, уже более внимательно, опять на Юрия Ивановича. И в глазах ее прорезалось новое выражение, похожее на вопрос, на тень недоумения.
– Да, – ответил Юра. – Я Бодров. А что?
– Мне надо с тобой поговорить, – Юрий Иванович испугался, что глаза выдадут, достал, стараясь не суетиться, очки. Надел. – В школу? – полюбопытствовал хрипло и, не дожидаясь ответа, приказал: – Идем. Нам по пути.
Отойдя, оглянулся. Лидкина мать смотрела им вслед, приоткрыв рот.
– О чем вы хотите поговорить? – настороженно поинтересовался Юра.
Юрий Иванович хмыкнул. Задрал голову, почесал сквозь бороду шею.
– О многом, – ему очень хотелось пощупать Юру, ущипнуть. Он даже попытался толкнуть его плечом, но тот увильнул, отошел на шаг в сторону. – Разговор будет долгий, и я не хочу перед экзаменом отвлекать тебя… Кстати, что сдаешь?
– Последний. Историю.
– Ага, историю. Это хорошо. Значит, ты в десятом классе, и получается… – Юрий Иванович чуть не сказал: «Получается, что я попал в пятьдесят седьмой год», но вовремя удержался. Припоминая, наморщил лоб, потер его ладонью. Какие были вопросы по физике, химии, математике он забыл напрочь, а вот история? По истории, кажется… – Слушай. Тебе достанутся реформы Ивана Грозного. Я не знаю, как это сформулировано, посмотри в билетах. А директор задаст дополнительный вопрос, – Юрий Иванович вспомнил, что именно из-за этого вопроса не забыл экзамен по истории, – о положительном значении опричнины.
– Откуда вы знаете? – Юра поглядел недоверчиво.
– Я все знаю про тебя, – серьезно ответил Юрий Иванович. – Подготовь этот билет. А после экзамена не теряйся. Мне действительно надо о многом с тобой поговорить, – положил ему на плечо руку, слегка сжал пальцы – крепкое, мускулистое плечо, вздрогнувшее от неудовольствия. – Иди, учи Ивана Грозного и его положительную роль в истории. После экзамена жду тебя.
Юра с нескрываемым облегчением резво зашагал, не оглядываясь, к школе…
На втором этаже, около десятого «Б», сбились в кучку девушки в форменных, с белыми передниками, платьях, парни, все, как один, в вельветовых куртках. Юра, прислонившись к стене, читал сосредоточенно учебник. Рядом, независимая, заложив руки за спину, стояла Лидка Матофонова – Юрий Иванович то ли вспомнил, то ли догадался, что это она, – и посматривала: собственнически на Юру, горделиво на подруг. Она изредка встряхивала жиденькими косичками, и Юрий Иванович вспомнил, что сегодня же они будут срезаны в парикмахерской, а вместо них на голове этой девочки закудрявится шестимесячная завивка, которая придаст Лидке глуповатый овечий вид.
Он, чтобы не смущать себя юного, вильнул в тупичок, где были кабинет директора, учительская, пионерская комната, и обомлел – увидел Ларису. Ее-то Юрий Иванович сразу узнал.
Девушка, прищурясь и язвительно покусывая губы, рассматривала стенгазету, а Юрий Иванович увидел другую Ларису, полную, в серебристом платье, с кольцами на пухлых руках, ощутил опять теплую влажность се губ на своих губах, округлость ее плеч под своими ладонями; увидел и Ольгу, дочь этой школьницы, и, набрав побольше воздуху в легкие, с шумом выдохнул. Лариса медленно повернула голову, но с места не сдвинулась, когда Юрий Иванович встал рядом. Он поглядел на нижний угол газеты, который изучала девушка, увидел карикатуру: взлохмаченный уродец с длинным красным носом кривлялся, размахивая портфелем, изо рта человечка вырывалось облачко, внутри которого написано: «Не хочу консультации посещать, лучше «буги-вуги» танцевать!» Внизу пояснение: «Ученик 10 «Б» кп. Бодров нерегулярно посещает консультации по некоторым предметам».
