Сергей Болотников - Стуки-ДАО
Вокруг заржали в десять или двенадцать глоток. Больше всех надрывался Корень.
- Вы слышали! - заорал он в паузе между ржаньями, - он сказал, что он чмо! КоляЧмо!
- Коля-Чмо! - заорали справа и слева! И все смеялись, смеялись, смеялись.
- Чмо поганое!
- Иди отсюда, Чмо! - крикнул Моржой отваливая мне пинок, - не воняй тут, Чмо!
Не помню, как вернулся на свое место. Слезы все еще капали и кто-то крикнул:
"смотрите, чмо ревет!" Но мне было плевать - было очень погано, но я чувствовал некоторое облегчение. У пропасти все же оказалось дно, и я сейчас был на нем, но особая подлость сегодняшней издевки гарантировала то, что остаток урока пройдет более или менее спокойно, так как лимит остракизма на сегодня исчерпан.
Хорошисты поспешно отсаживались от меня подальше, словно я плохо пах боялись, что и их назовут чмом. Смотрели на меня с презрением. Как обычно.
Толпа посмеялась и затихла - может быть прямоходящие обезьяны и просто неуспевающие чувствовали некоторое смущение оттого, что совершилось на их глазах? Что-то доброе и вечное проснулось в их душах? Вряд ли... но мне хватало того, что оставшиеся тридцать минут урока физкультуры меня так никто и не тронул.
Вечером я уже и не вспоминал обо всем этом - как обычно. Но этот зимний понурый день был знаменателен тем, что именно тогда я и достиг дна и оказался на у подножия социальной пирамиды. Прозвище Коля-Чмо оставалось со мной до самого окончания средней школы.
Вывод второй: живая собачонка лучше мертвого льва. И добавление: мораль для себя определяешь ты сам. И низко пасть можно только в своих глазах.
Шакалы и гиены одни из самых живучих тварей. Вы не знали?
Естественно, к пятому классу я уже ненавидел Моржоя лютой ненавистью. Тогда я еще не знал, что ненавидеть кого-то столь же глупо, как и чрезмерно привязываться. Наши чувства - наше слабое место. Опомнитесь - мы же люди, а не обезьяны. У нас есть рассудок, и мы можем позволить себе не действовать сразу, а думать перед этим.
А иногда просто надо уметь ждать. Десять ли минут. Десять ли лет. Рано или поздно и эта страница твоей жизни перевернется.
Впрочем, тогда мне казалось, что школа будет вечной. Потеря статуса дорого обошлась мне - мои одноклассники, даже те, что не ходили в Моржоевой свите, отныне считали меня ниже их - и даже самый прилежный хорошист мог вполне сорвать на мне злость - скажем, выкрикнув "Коля чмо!" в лицо. Пятый класс - шестой класс и вот дети уже достаточно взрослые, чтобы по настоящему унизить изгоя.
Морально его уничтожить.
Сцена два. В кабинете труда - еще одно нехорошем местечке моего учебного заведения - прямоугольном обширном помещении, полном произведенных в каменную эру станков, и рожденных двенадцать лет назад шалопаев, одетых в форменные халаты и бесформенные береты на головах. У меня удача - Моржоя сегодня нет - он решил прогулять. Корень на месте, но без Моржоя он не слишком опасен. Я за своим верстаком вытачивал уродливую деталь грубым напильником. В комнате царило радостное возбуждение, чем-то схожее с обстановкой в раздевалке, но несколько более слабое из-за рассредоточенности главных действующих лиц. Радостно ухмыляющийся Корень повернулся ко мне, глядя через два верстака. Я сделал вид, что не вижу его, хотя напильник уже начал подрагивать в руках. Чуть дальше веселящие одноклассники перекидывались мелкими обрезками деревянных заготовок.
Корень взял большую и сделал вид, что целится в меня. Я видел, какая большая эта заготовка, удар ее должен был быть поистине страшен. Я не верил, что он кинет - побоится, но все же... Корень видел, что мне страшно и довольно скалился.
Я смотрел на него, и потому пропустил его же главного заместителя по грязным делам - низкорослого ублюдочного паренька по кличке Горгон. И заметил только тогда, когда Горгонова пятерня резким движением сорвала с меня берет.
- Отдай! - крикнул я, но Горгон уже бежал прочь, потрясая беретом как свежесодранным скальпом.
- Коля-чмо! - крикнул он, оборачиваясь и с почтением отдал трофей Корню. Чуть ли не кланяясь.
По классу пролетел легкий говорок: "У чма берет отобрали!" Корень обернулся, взмахнул головным убором в воздухе:
- Че, нужна шапка? Так пойди возьми!
Я закусил губу. Глаза сами собой набухли слезами. Кто-то в комнате уже смеялся.
Я вышел из-за верстака и направился к Корню, который уже занял позицию в проходе между рядами, окруженный скалящейся свитой. Веселье было в разгаре.
- Отдай, - сказал я без особого энтузиазма и протянул руку. Было и так понятно, что не отдаст. В голове моей крутились сцены одна другой страшнее - например, что будет, если берет ко мне так и не вернется? Что рассказывать дома?
Корень оскалился и кинул берет Горгону. Я повернулся и тут берет вновь пролетел мимо к Горгонову другу Сипану. Старая как мир игра - я один в кольце развлекающейся своры, и стоит мне рвануться к берету, как он тут же перелетает к следующему охальнику. Слезы прорвали запруду и потекли. Опять! Очередной временный владелец берета, ласково улыбаясь, вытер им машинное масло на ближайшем станке. Я кинулся на эту улыбающуюся сволочь, но меня оттолкнули.
Берет был вновь у Корня. Я лихорадочно соображал - берет можно было вернуть лишь одним способом, успеть выхватить, пока он у самого малахольного бойца охальной команды. Увы! Тут я сделал одну из своих немногочисленных ошибок - под вой и улюлюканье выскочил в слезах из класса.
Наш трудовик - Геннадий Андреевич попался мне на выходе, так что я почти уткнулся в него, рыдая, на чем свет стоит. В тот момент я не контролировал себя, а то ни за что на свете не рассказал, захлебываясь плачем, о проделках Корня.
Геннадий Андреевич - человек весьма своеобразного жизненного уклада (он обожал как бы между прочим кидать на первую парту под нос ученикам пятикилограммовую титановую чушку) молча выслушал меня, вошел в класс, и, отобрав у понурого Корня берет, отхлестал его пропитанным маслом убором по морде. Брызги осели на неандертальском лице моего недруга наподобие очень густых черных веснушек.
Корень не сказал не слова - крутой нрав трудовика был известен всей школе. Но взгляд, который он метнул на меня - был красноречивее любых, самых крепких выражений.
Мне пришлось вновь пережить тяжелые тридцать минут, в течение которых я в очередной раз мысленно сроднился со всеми приговоренными к смертной казни в этом лучшем из миров. Тяга к свободе была еще сильна и я сделал слабую попытку ускользнуть вместе с выходящим трудовиком. Корень засек меня и ненавязчиво оттеснил от учителя.
Что ж, в тот день меня впервые сильно избили, ибо я, являясь жертвой, нарушил неписаный закон свято соблюдавшийся даже полноправными членами школьного сообщества - настучал на своего мучителя. Мне расквасили нос и скололи зуб, причем Корень впал в полное неистовство и хотел даже повалить меня на землю и бить ногами, но его оттащили.
