Андрей Богданов - В нужное время в нужном месте
Сходил в ванную, кое-как умылся. Осторожно промокнул лицо полотенцем. Подошел к своему столу. Покормил аквариумных рыбок. И принялся чистить „вальтер“. Так положено после каждой стрельбы.
Когда полицейские составляли протокол, спросили его имя. Марат немного подумал и твердо ответил:
– Шериф. Меня зовут Шериф.
Глава пятая
Истребитель нечисти
(За несколько десятилетий до самоубийства тещи)
1
Однажды мы всей фамилией посетили деревеньку, где раньше дедушка жил. Как местные услыхали, что внук Афанасия Македонского – Бонифаций Македонский – с семейством в гости приехал, тут же в лес ушли. Спрятались.
„Жива, жива память народная о дедуле моем! Слава впереди нас идет…“ – думал я, любуясь обезлюдевшими улочками.
Ради справедливости замечу, что поселяне смотались, имея довольно веские основания опасаться любого представителя семейства Македонских. Ибо пошалил тут дедуля в свое время изрядно.
Но на то имелись объективные причины. О них мне поведала теща. Всему виной была психологическая травма, заработанная в юношестве. В последние годы жизни именно у Капитолины Карловны на излечении находился дед. И все подробно ей рассказал.
…Деду было 14 лет, когда в деревню неизвестно откуда пришел дурачок. Ну пришел и пришел. Дурачки у нас не редкость. А этот бродил себе по округе, мычал, жрать просил. Его, понятно, посылали в лес. Там тебе и ягода, и грибы, и в речке рыбы полно. А ежели повезет, то и зайчишку хроменького поймать можно. Чего по дворам разгуливать? Вон, лес за углом. Там и ходи. Благо осень на редкость теплая выдалась. Но этот дурачок, видать лоботрясом был. Не желал он, видите ли, за грибами нагибаться. Это его высокомерие раздражало простых и работящих крестьян. Время шло. Дурачок мычал все громче. Трудовое крестьянство раздражалось все больше. И разродился на этой почве конфликт, имевший весьма печальные последствия для моего 14-летнего деда.
Началось все с того, что дурачок с дурма ночью в нашу конюшню забрался. И начал, бесстыдник, отгоняя сонных лошадок, ихний овес трескать. Мешки с овсом, гад, распотрошил, наземь все высыпал, встал на карачки, и принялся, бездельник, трапезничать…
Услыхав шум, семья моих предков не на шутку обеспокоилась. Все же знают, отчего лошади в волнение ночью приходят. Это верный знак того, что нечистая сила рядом. Прабабка осталась дом и детишек малых сторожить, а прадед с дедом, взяв ружья и топоры, двинулись во двор.
И вот, черной-пречерной ночью они крались к черной-пречерной конюшне, чтобы поставить точку в этой черной-пречерной истории…
Подойдя ближе, они поняли, что дело серьезней некуда. От чавкающих и хрумкающих звуков, доносившихся из конюшни, кровь стыла в жилах. Но не таков род Македонских, чтобы из-за какой-то паршивой застывшей в жилах крови отступать перед нечистой силой!
– Никак оборотень лошадей наших ест… – шепотом сказал мой дед.
– Тогда нам осиновый кол нужен, иначе не одолеем, – ответил находчивый прадед.
– Откуда я тебе осиновый кол посреди ночи достану?
– Ладно, тащи какую-нибудь штакетину из забора. Может, за временный осиновый кол сойдет…
И, оставив своего отца в засаде, Афанасий двинулся к забору. Тихонько отломал штакетину и принялся ее заострять. Соорудив оружие, он смело подошел к конюшне.
– Ты чего так долго!? – шепотом возмутился его отец. – Оборотень уже, наверное, за вторую лошадь принялся…
Медлить было нельзя.
– Батя, зажигай факел! – скомандовал мой дед и со штакетиной наперевес ворвался в конюшню.
Зрелище, представшее в мерцающих отблесках пламени, было кошмарно. Застигнутый прямо на месте преступления оборотень широко открыл огромную зубастую пасть из которой комьями вываливались лошадиные внутренности. Глаза получеловека-полузверя, стоявшего на четырех лапах, сверкали адским пламенем!.. А перепуганные лошади метались по сторонам и оглушительно ржали, моля о спасении!..
– Ах ты сука! – заорал прадед и для достижения психологического превосходства пальнул вверх из обоих стволов разом!
Оборотень попятился назад и зарычал громче прежнего.
Прадед взял второе ружье и, крича: „Давай, Афанасий, коли его!..“ – нажал на курки.
И дед, выставив вперед заостренную штакетину, понесся прямо на оборотня.
Не добежав каких-то двух шагов, Афанасий поскользнулся на предательской кучке навоза и, выронив кол, со всего разбега врезался в оборотня, подставив чудовищу беззащитную шею…
– Но я не растерялся, – вспоминал в палате Психиатрической академии дед. – Сразу схватил его за яйца и стал что есть мочи выворачивать. А он, скотина, взвыл и вцепился зубищами мне прямо в шею…
Увидев, как трагично разворачиваются события, прадед не растерялся и, подбежав поближе, что есть сил шандарахнул оборотня прикладом по голове.
…На рассвете у нашего дома собралась вся деревня. Староста и еще несколько мужиков осматривали место происшествия и слушали рассказ прадеда. Мой несчастный дедуля с перевязанной шеей лежал без сознания в доме. Труп пришлого дурачка с размозженным затылком лежал в конюшне. Целые и невредимые лошади стояли рядом, молча смотрели на труп и уныло жевали овес.
– Темная история, – подвел итог староста. – То, что вы деревню от оборотня спасли, – за это вашему семейству низкий полон от общества. Мы этой твари сейчас осиновый кол в грудину вколотим и утопим где-нибудь на болоте.
Но то, что оборотень Афанасия укусить успел – это плохо. Афанасий… Он ведь теперь тоже в оборотня превратиться может. Народ опасается. Но точно сказать, будет ли Афанасий оборотнем, мы, однако, сейчас не можем.
Потому сделаем так. Посадим Афанасия посреди деревни на железную цепь. Корм обеспечим. Днем и ночью рядом с ним кто-нибудь с осиновым колом стоять будет. Ежели Афанасий в зверя превращаться начнет – караульный тотчас и проткнет его.
Никто из вашей семьи все это время не должен подходить к Афанасию. Чтобы, значит, караульному не мешать. Вдруг Афанасий в зверя превращаться начнет, а вы пожалеете – кровь-то родная, своя. И отпихнете караульного, не дадите ему вашего сына колом пронзить… А ежели со временем выяснится, что Афанасий от оборотня не заразился, отпустим его.
– А сколько времени ждать? – мрачно спросил прадед. Староста почесал бороду, что-то в уме прикинул.
– Тридцать дней. Думаю, к этому сроку все и прояснится.
Посреди деревни вкопали толстенный столб. Прикрепили к нему цепь. Подняли моего деда с постели. И оттащили на карантин.
И все тридцать дней сидел он на цепи. Руки-ноги скованы. К шее цепь добрые люди приковывать не стали, пожалели, рана там была от укуса. Одежду выделили, чтобы только срам прикрыть. Ночами уже начало ощутимо холодать. Но все просьбы узника о более теплой амуниции отклонялись: мол, когда звериная шерсть полезет, ее под одеждой не видно будет. Кормили так себе. Но все время норовили кусок сырого мяса подбросить: для проверки – не озверел ли? Под отхожее место ямку рядом со столбом вырыли.
