Сергей Абрамов - Ряд волшебных изменений милого лица
Манана в аппаратной облегченно перевела дух.
Не рано ли?..
— Ничуть! — не согласился Стасик. — Не могу согласиться. Все, кто пишет, — потенциально бездарны. Исключений нет! Возможно, они будут хорошими инженерами, слесарями, они станут славно рожать детей и гениально жарить блинчики, но актеров из них не выйдет никогда. Ни-ко-гда! Ну-ка скажи, птица, ты в юности мечтала об актерской карьере?
— Ну, — привычно бросила Ленка, нечаянно подпадая под тон, заданный Стасиком, под тон, явно не подходящий для официальной телепередачи, даже на минутку — с этим «ну»! — становясь обыкновенной, а не экранной Ленкой — умной и интеллигентной дамой-эмансипе.
— Баранки гну, — автоматически ответил Стасик, но, вспомнив, где находится, поднял лицо к окну аппаратной и крикнул невидимой из студии Манане: — Вырежи потом, ладно? — И продолжил: — А письма любимым актерам писала? На «Мосфильм» писала? На Шаболовку, на тогдашний телецентр, писала?
— Нет, конечно, — засмеялась Ленка. — Мне некогда было.
— А чем ты, интересно знать, занималась?
— В школе училась. В Щукинское готовилась.
— С первого захода попала?
— С первого.
— А те, кто пишет, на предварительном туре отваливают, как в море корабли. И ладушки: туда им и дорога! Может, писать перестанут, гра-фо-ма-ны… О чем мы здесь говорим, Ленка? Ты не хуже меня знаешь, как эти дураки и дуры — дур, правда, гораздо больше! — портят нам жизнь. Как они нас караулят, как звонят по ночам, как пишут — опять пишут! — записочки. Взял бы автомат, выстроил бы всех и…
— Стоп! — прогремел в студии командирский бас Мананы. — Ну-ка, родненькие, подождите», я сейчас спущусь, разберемся…
Осветители вырубили свет. Стало значительно темнее и прохладнее.
Ленка встала из нагретого кресла, прошлась по жесткому коверону, расстеленному на подиуме перед молчащими камерами, остановилась перед Стасиком:
— Ты, брат, спятил?
— Сговорились вы все, да? — возмутился Стасик. — В чем я не прав, в чем?
— Ты забыл, где находишься?
— Я прекрасно помню, где нахожусь. Но я, прости меня, не понимаю, почему я должен говорить не то, что думаю, а то, что нужно Манане и ее начальству.
— Потому что ты в данный конкретный момент работаешь на Манану и ее начальство. — Тяжелая, с толстыми ногами-тумбами, Манана ходила по студии в мягких растоптанных тапочках, вот и подкралась неслышно, хотя не ставила перед собой такой цели. Скорее, она бы сейчас охотно выполнила недосказанное последнее желание Стасика — про автомат, только прицелилась бы как раз в Стасика с Ленкой, а вовсе не в тех телеабонентов, что вызвали к жизни описываемую передачу. — Стае, я тебя не узнаю.
— Сумасшедший, да?
— Нет, дорогой, ты не сумасшедший, ты хуже: ты провокатор. Ты зачем про автомат сказал? Ты хочешь, чтоб меня уволили? Ты говорил, что все бездарны, — я молчала. Ты говорил, что они дуры, — я не вмешивалась. Я все писала! Ты со мной не первый раз работаешь. Нам с тобой хорошо было: ты меня понимал, я тебя понимала. — Манана, родившаяся и выросшая в Москве, говорящая безо всякого намека на акцент, когда волновалась, строила фразы так, что они выглядели этаким подстрочником-переводом на русский. — Я тебя просила: Стасик, дорогой, поговори о работе актера, расскажи о том, какая она очень трудная, объясни, что слава — ерунда, тактично поговори, как с детьми, не обижай их. А ты что?
— А я, Мананочка, не Песталоцци и не Макаренко. У меня иная специальность. И когда я сижу на приемных в институте, я от бездарей не скрываю, что они бездари.
Подала голос Ленка:
— Стасик, не заносись, я слыхала, как ты заливаешь. «Девушка, вам надо подумать о другой профессии, вы молоды, вы красивы, у вас все впереди, а у нас в вузе слишком высокие требования…» Ну и так далее. Поешь, как соловушка, только в ушко не целуешь. Хотя, может, и целуешь. Потом… Да с таким подходом любая поверит, что ее стезя не театральная.
— Я так говорил? — удивился Стасик.
— Точно так.
— Тогда я тоже бездарь. И трус. Но больше трусом не буду. Не нравится, что я сказал, — стирай, Манана. Я в твоей передаче не участвую. Я врать не хочу. Пока! — И пошел из студии.
— Догони его, — быстро сказала Манана Ленке. — Мне он не нравится. Всегда такой нормальный, а сейчас… Догони, успокой. Я позвоню.
Ленка кивнула, чмокнула Манану в усы и помчалась за Стасиком, пока он не пропал, не растворился в бесконечных и запутанных, как лабиринт, коридорах телецентра.
Манана, подбоченившись, действительно став похожей на бочку с ручками, неодобрительно смотрела им вслед. Быть может, прикидывала, кого пригласить на передачу вместо Стасика.
— Будем стирать, Манана? — через репродуктор спросили ее из аппаратной.
Манана повернулась к микрофону:
— Подождем пока. Подумаем… — Отошла в сторону, сказала вроде бы самой себе: — А вдруг именно такой передаче быть?.. Кто знает?.. Во всяком случае, не я…
Ленка догнала Стасика в холле перед лифтами.
— Пойдем вниз, кофе попьем, — предложила она.
Стасик глянул на часы: третий час уже, домой, как и предупредил Наталью, он не попадет.
— Лучше пообедаем.
— Уговорил.
От салата до компота полчаса пробежало. За эти полчаса у Стасика с Ленкой, посланной Политову в успокоение, состоялся разговор отнюдь не успокоительный.
Примерно такой:
— Допустим, Стае, ты прав, — сказала Ленка. — Сопли развешивать глупо и недостойно. Будем говорить правду, будем жить честно, ломать крылья мельниц. Красота! А как жить?
— Так и жить. Что, непонятно?
— Историю психа из Ламанчи помнишь?
— Надеюсь, «псих» — это неудачная гипербола, а, птица моя метафоричная?
— Парабола. Отвяжись… Помнишь или нет?
— Я пять сезонов играл этого, как ты изволила выразиться, «психа».
— И ничего не понял?
— В те годы я просто играл. Писали, что неплохо.
— Даже хорошо, кто спорит. Но ты сам говоришь: играл. А жить так нельзя.
— Я тебе напомнил Дон Кихота? Спасибо, птица, тронут. Но, увы, комплимента недостоин. Не заработал пока.
— А сегодня у Мананы?
— Что сегодня! Просто попытался честно сказать честную истину. Это не донкихотство. Это пародия на него.
— Кому нужна твоя истина? Именно эта, эта, я не имею в виду истину вообще.
— Птица, оказывается, есть истина вообще и истина в частности? Любопытно, любопытно… А что касается девочек и мальчиков, рвущихся в актеры ради мирской славы, так их надо крепко бить по рукам. Ради них самих. Ради истины вообще! Бить, а не уговаривать. Пардон за сравнение, но все эти телепередачи напоминают мне историю про некоего жалетеля, который рубил собаке хвост по частям — чтоб не так больно было, чтоб не сразу.
