Владимир Покровский - Планета отложенной смерти (сборник)
Там его поджидало настороженное молчание. Куаферы уже не равнодушно, а злобно смотрели на своего командира, чему Федер втайне обрадовался, потому что равнодушие — куда больший враг для убеждающего, чем злоба.
Для начала он приказал собраться всем. Тут его ждала еще одна радость — куаферы подчинились. Не здороваясь, не улыбаясь, он осмотрел собравшихся — не как начальник, пытающийся разобраться в психологическом состоянии подчиненных, но как эпидемиолог, ищущий хоть у кого-нибудь симптомы опасной болезни.
— Сегодня вы были на волосок от гибели, — начал Федер. — И я вас спас. Вы на меня злы, вы про меня думаете черт-те что — Плевать! Но вам хорошо известно, что спас вас именно я. Вот они стоят вокруг дома — со скварками, со всякой прочей человекоубийственной гадостью. И ваши наплечники вам здесь не помогут. Что, неправда?
Молчание.
— Хорошо, — сказал Федер. — Теперь о вашем предательстве. Черт с вами. Я не прощаю, но принимаю объяснение, которое даю сам, потому что вы, идиоты, предпочитаете помалкивать.
Если бы его перебивали, ему было бы плохо. Но его не перебивали, и ему было еще хуже.
— Идиоты, — сказал он тихо. — Дебилы, кретины, дауны и коммунизеры. Я говорю о тех, кто со мной уже раньше работал, к остальным не относится.
— Поле-эгче, капитан, здесь нет людей Аугусто, — заметил кто-то.
И тогда Федер, ни на кого не глядя, повысил голос:
— Барклай де фон Бергберге Берген! Заявляю тебе без людей Аугусто — ты идиот, дебил, кретин, даун, коммунизер, сволочь последняя и предатель!
Из толпы вышел горделивый блондин с длинной и красной мордой в крапинках.
— Что ты сказа-ал?
Федер почти прорычал:
— Я сказал, сядь на место, куафер, и не прерывай своего командира! Потом, если ты захочешь, мы устроим дуэль по всем канонам нашего кодекса, а сейчас слушай, что я скажу. Слушайте, это очень важно для всех.
Дальше Федер произнес длинную речь, смысл которой сводился к тому, что, мол, парни, что бы вы обо мне ни думали, реальность такова, что мы в руках бандитов, превосходящих нас уже хотя бы по численности. Реальность такова, что нам надо искать выход из ситуации. И одновременно думать о том, что будет, когда мы из этой ситуации выйдем. Мы подрядились для бандитов, пусть мы не знали тогда, что это бандиты, делать пробор. Мы подрядились делать пробор на планете, которая всем нам очень нравится и на которой всем нам, я знаю, просто приятно работать. Я вам, парни, скажу больше — нам эта планета просто нравится, безотносительно того, что бандиты заказали нам пробор или приличные люди. Я имею в виду то, что мы можем, если хорошенько постараемся, оставить эту планету себе, а не Аугусто.
При этих словах куаферы несколько зашевелились и согласились-таки с Федором хотя бы в этом пункте — согласились практически молча, нестройно что-то пробурчав и вспомнив, что прежде они Федеру безоговорочно верили.
Однако Федер изменение чутко уловил и продолжил наступление полным ходом. Антон, его матшеф, человек, безусловно Федеру преданный и не нуждающийся в уговорах, получал истинное удовольствие, наблюдая, как Федер превосходит сам себя в искусстве уговоров.
Вот Федер хитро, заговорщицки подмигнул куаферам, говоря о необходимости выжить и победить, а стало быть, организовать мощное сопротивление, подготовить бунт, да так, чтобы он оказался полностью неожиданным для Аугусто; он просто подмигнул и никакого такого особенного юмора в его словах не было — но куаферы неожиданно для себя расхохотались. Вот он стал продумывать вслух варианты ловушек для мамутов — и ребята включились, стали поправлять его, предлагать свои варианты. Получаса не прошло, а, казалось, все уже забыто и все Федеру прощено, хотя о прощении никто и слова не сказал. Да и со стороны Федера ни оправданий, ни хоть сколько-нибудь внятных объяснений его отношений с Аугусто, его нахождения на свободе, в то время как остальные сидели в виварии, — ничего этого и в помине не было. Федер с незапамятных времен поставил себе за правило — перед женщинами и подчиненными не оправдываться. Часто бывает, что человек, поставивший себе что-нибудь правилом, допускает послабления. И Федер, конечно же, то и дело оправдывался, особенно перед женщинами. Даже перед куаферами его нередко тянуло оправдаться. В каждом таком случае он говорил себе, что не оправдывается, а играет в оправдывание, зарабатывая себе тем самым какие-то не очень понятные очки, и потому вроде как бы держал сам перед собой слово. И чувствовал себя комфортно.
Поэтому радость его в тот момент имела двойную причину — он уговорил куаферов и сумел не оправдываться перед ними в том, в чем не чувствовал себя виноватым.
7
Сразу после того, как куаферы, одновременно втайне готовя бунт, согласились делать нормальный, а не халтурный пробор, вроде как бы для себя самих, начались совершенно сумасшедшие дни. Сорокадневная задержка с пробором не могла пройти бесследно — у команды Федера возникло множество проблем. К счастью, все они оказались разрешимыми, но требовали нервов, сил, времени и максимальной сосредоточенности. Все это были проблемы для куаферов обычные, и заниматься своим прямым делом было им в радость. Только если б не приходилось каждый момент натыкаться на мамутов, озлобленных, молчащих и ждущих момента, когда можно будет наброситься.
Приходилось потеть по-настоящему, без дураков. Половина контейнеров с фагами, микробами и зародышами, в спешке припрятанными перед арестом, была безнадежно загублена — иные необратимо мутировали, иные «закисли» из-за неаккуратного хранения. Пробор, прерванный в самом начале, вошел в стадию почти полной неуправляемости. Такое бывало и прежде, но куда в меньших масштабах.
Мутант-ускорители, от которых следовало избавиться еще неделю назад, погнали флору вразнос — травы разрослись, почва стала быстро и почти необратимо превращаться в гнилое, отравленное болото, а то, что творилось с фауной, стало походить на откровенный геноцид. Фауны в окрестностях почти не осталось: по болотам ползали умирающие чудовища, облепленные «мгновенными» мухами грязно-желтого цвета (срок жизни этих мух исчислялся десятками минут, они только жрали, кусали и откладывали бесчисленные яйца); на ветвях мертвых деревьев сидели, нахохлившись, птицы с огромными крыльями без единого здорового пера. Парни из коррект-команды возвращались в лагерь с мрачными физиономиями и начинали ворчать о вконец загубленном проборе. На что Федер обычно говорил им, что они сосунки и в жизни своей ни одного по-настоящему загубленного пробора не видели.
