Роберт Силверберг - «Если», 1998 № 03
— Я ехал на попутках… — начал я.
— Как Сфинкс, — сказала она.
15. Твоя мать никогда не делала этого с моим ремнем
Беглый Джо был наполовину занесен песком. Он уже добрался до прокола, сделанного Шаманом, и каким-то образом высунул наружу кончик ногтя, хотя и не сдвинул затычку Иззи. Из меня торчал ноготь его правого безымянного пальца, который появлялся и исчезал в поле моего зрения, как кривой ятаган, как полумесяц, как блик на воде — наполовину видение, наполовину реальность. Я то и дело прижимался к Норе, моя пылающая щека скользила по ее щеке, я терялся в гуще ее волос. Тогда я открывал глаза, словно с их помощью можно дышать, ибо воздух вокруг становился непригодным для дыхания. Я недоуменно косился на окно, за которым расплылась мгла, испрещенная звездами и сполохами света, и замечал там Луну Беглого Джо: она принадлежала всей Вселенной и путешествовала со мной заодно, подобно тому, как луна сопровождает путника на Земле. Казалось, несмотря на свою величину, она осталась невообразимо далеко; в действительности Луна была мала и висела совсем рядом.
Ноготь Беглого Джо царапал все, что попадалось, в том числе гладкий Норин бок. Ей это как будто нравилось. Она даже издала слабый крик, вонзившийся мне в грудь. Мы завибрировали вместе. Нора сидела на своем стуле, а я на ней верхом, как слон Ганеша. Я пил ее, как вино, я прикасался грудью к ее груди, животом к ее животу; на мне уже не было рубашки. Мой язык шарил по ее небу, ее — по моему. Я снял с нее через голову майку; несколько секунд, пока лицо Норы оставалось под майкой, длилось затмение, и я уже сходил с ума от страха, что больше ее не увижу. Без ее глаз я переставал жить. Обнимая ее, я пытался прикоснуться к ней всем телом, поглотить без остатка. Меня бесило, что она остается снаружи. Она в ответ томно стонала и целовала меня.
Беглый Джо требовал Нору себе. Он накладывался на нее, подобно лепесткам на тело купальщицы. Стоило ей улыбнуться, как одно ее веко стало ртом Беглого Джо, и он крикнул: «Беги!».
— Что? — переспросила она.
— Ничего, — поспешно ответил я. — Я люблю тебя, Нора! Я всегда любил тебя.
Беглому Джо, засевшему у меня внутри, я заявил:
— Прекрати! Заткнись! Убирайся!
— Ты свихнулся, — гнул он свое. — Эта штучка — дрянь, каких мало! Видел ее братца? Внутри у нее свернулась змея, желтая змея! Не говоря уже о том, что она затащила тебя в глубокий космос. Она тебя использует и выбросит, как кожуру!
— Чего ты от меня хочешь? — спросил я.
— Тебя что-то беспокоит? — осведомилась Нора. Она уже расстегивала мой брючный ремень.
— Убей ее! Задуши! Сбеги! Задави этого боа-констриктора в кухне и поверни домой с помощью посудомоечной машины. Недаром она обмолвилась о посудомоечной машине. Знаешь, как ей пользоваться?
— Отец…
— Не называй меня так! Чего это она возится с твоим ремнем?.. Эй, не забывайся, слушай, что я тебе говорю! Не упускай ситуацию из-под контроля. Да натяни ты штаны, будь оно все проклято! И она пусть прикроется. Что ей надо от твоего ремня? Твоя мать никогда не возилась с моим ремнем! Учти, Мэл, если ты все это не прекратишь и не дашь деру, я награжу тебя такой головной болью, от которой ты рехнешься!
Внезапно Нора дернулась. Я сидел на ней верхом, поэтому тоже дернулся.
— Палец в воздухе! — завизжала она. — Он указывает на меня!
16. Водружаю флаг
— Прошу тебя, отец, вернись на место, — громко произнес я.
— Прекрати меня так называть! — раздалось у меня внутри. Его палец тем временем вылез наружу целиком, до самого основания. Ближе к основанию палец был волосатым. Еще он был мозолистым, как подобает пальцу трудящегося человека.
Палец не торчал у меня из башки. Собственно, он нигде не кончался, просто я смотрел на окружающее сквозь него. Он вообще не относился к объемному миру, а присутствовал в пространстве сам по себе — реальный, но непостижимый. Палец Беглого Джо торчал у меня не из головы, а прямо из сознания.
— Что это, Цыган? — раздался крик Норы. Мы уже успели свалиться вместе со стулом на пол.
Цыган просунул голову в кухонную дверь. Это была человеческая голова, с глазами и волосами.
— Беглый Джо! — определил он и стал приближаться. Дверь, которую он распахнул, зловеще заскрипела на петлях. — Чертов Иззи! Надо же было так напортачить! Теперь из сознания паренька лезет тот, другой.
— Мэл, Мэл… — повторяла Нора, сжимая мое лицо ладонями. — Люби меня, Мэл! Люби немедленно, здесь!
Палец затеял вокруг ее головы опасную игру в «ножички». Она изо всех сил старалась уклониться.
— Не нужен тебе Беглый Джо, Мэл! — твердила она. — И Иззи не нужен. Тебе никто не нужен, кроме меня, Мэл!
— Вот-вот! — подхватил Цыган. — Ты же единственный землянин на полтриллиона миль! Водружай свой флаг, Мэл!
Показалась кисть Беглого Джо, потом рука, локоть, плечо, шея, подбородок, физиономия — сморщенная, как у новорожденного.
— Беги!
Нора, по-прежнему не отпуская меня, отбросила стул могучим движением бедер. Беглый Джо находился в непосредственной близости, у нас на пути, но еще не превратился в непреодолимое препятствие. Мне не хватало воздуху. Все мои органы чувств били тревогу, словно я нанюхался нашатыря. Но, запрокинув голову, чтобы глотнуть воздуха, я увидел над нашим столиком окно, в которое лился розовый божественный свет.
— Черт! — прохрипел Цыган. — Шаман!
17. С услужливой улыбкой
У Шамана был елейный голос. Он проникал в нас без задержки. Сами слова не имели значения. Они словно волочились сзади, словно были цепочкой следов, оставляемых чем-то невообразимым, значительным и одновременно крохотным. От Шамана разбегались волны смысла. Обрушиваясь на наше сознание, волны затвердевали, превращаясь в слова.
— Он мой. Вам это известно.
Беглый Джо вылез уже по грудь и твердил свое:
— Беги!
Он отталкивался обеими руками от краев моего сознания. Его плечи никак не могли пролезть в отверстие, зато голова уже вырвалась и тянула за собой остальное тело.
Цыган очумело скакал по столам, подпрыгивая до потолка и тщетно пытаясь заслонить меня от Беглого Джо. Стоило ему сделать резкое движение, как в нем появлялась новая прореха. Но он не обращал внимания на такие мелочи: для него было важнее, чтобы я не отвлекался на Беглого Джо. Цель состояла в том, чтобы я не забывал про Нору.
— Ты ведь меня любишь? — прижималась ко мне она.
— Да! — Меня уже было не оторвать. Пол, правда, оказался холодный и жесткий, колени болели, хоть плачь.
