Валентина Журавлева - Человек, создавший Атлантиду (сборник)
— Правильно! — перебил Завитаев. — Передавайте приказ.
Мы опускались очень медленно, стараясь не привлечь внимания пауков и не вызвать погони. Но схватка наверху была в полном разгаре, и пауки, видимо, забыли о нас. Глубиномер показывал четыре с половиной километра, когда Завитаев, посоветовавшись с капитаном, приказал остановиться. Мы укрылись в трещинах кратера. Надо было ждать: по расчетам Самарина, на спуск бомбы требовалось минут сорок.
Время от времени Ермаков невозмутимо сообщал: “Сбросили две бомбы… Бомбы прошли глубину в двести метров… Триста… пятьсот…” Я знала: если схватка наверху закончится раньше, чем бомбы достигнут кратера, пауки могут уцелеть. В этом случае нам придется идти на прорыв. Но, пока мы проплывем полтораста- двести метров, пауки успеют опутать нас своими невидимыми нитями.
Ермаков бесстрастно отсчитывал: “Семьсот… Восемьсот… Тысяча…” Мы молчали; излучатели гидротелефонов были направлены вверх — все слушали Ермакова. “Тысяча триста… тысяча шестьсот…” Я посмотрела на часы: еще полчаса задержки — и у Завитаева не хватит кислорода на подъем.
— Волнуетесь?..
Завитаев стоял рядом со мной. Сквозь иллюминаторы- свой и его — я видела поблескивающие, улыбающиеся глаза. Голос был азартный, даже веселый.
— Понимаете, появилась мысль… Ведь мы делаем глупость: бурим сверху. Зачем? Там, внизу, под земной корой, огромные силы. Надо только открыть им дорогу. Подтолкнуть, направить — хотя бы излучением или сейсмическими волнами. Скважина должна буриться из-под земной коры. Парадокс, а? Как все новое, не больше. Вы думаете, парадокс?
Я просто ничего не понимала. Я видела только, что Завитаев нашел какую-то идею. Он был поглощен ею и не ждал ответа на свой вопрос. Я спросила, хватит ли у него кислорода. Он посмотрел на меня, на секунду задумался, потом серьезно сказал:
— Кислород? Я дышу через раз… для экономии. Между прочим, вы молодец, не трусите. Если надоест писать романы, поступайте ко мне в экспедицию. Водолазом, а? Теперь мы только и начнем по-настоящему. Такая идея… Почему она не пришла раньше…
* * *Мысль, которая смутно возникла у меня еще днем, стала вдруг определенной и ясной. Я подумала о том, что, по старой литературной традиции, мы пишем о борьбе человека с природой как о схватке равных. Мы пишем об этом так, как писали сто лет назад. Но время изменилось, а вместе с ним изменились и люди. Если раньше единоборство человека с природой было яростным, ожесточенным и далеко не всегда оканчивалось торжеством человека, то теперь у природы мало шансов на победу. Человек заранее уверен в своем торжестве. Люди (это произошло как-то незаметно за последние полстолетия) перестали выпрашивать милости у природы. Они поняли, что сильнее природы, что, какие бы дерзкие задачи они ни ставили, природа сдастся, уступит. Отсюда и безграничная уверенность в себе. Уверенность, основанная не на личных качествах одного человека, единоборствующего с природой, а на сознании неограниченности сил всего человечества, вступающего в новый век.
Человек, прокладывающий путь в космос, перекраивающий материки, создающий в океане Атлантиду, опрокинет все пределы. Завитаев и Городецкий правы: нет границ, поставленных природой человеку.
Пройдет время. Забудется, исчезнет многое — алчность, зависть, малодушие… И, может быть, главным качеством человека, живущего в век коммунизма, будет именно это гордое сознание принадлежности к великой, не знающей преград своим дерзаниям, умной, доброй, красивой человеческой семье.
* * *В телефоне послышался взволнованный (или мне показалось?) голос Ермакова:
— Три километра… Бомбы пошли точно в кратер!
— Прячьтесь! — Завитаев подталкивал меня к скале.
И сразу же наверху громыхнул взрыв. Я едва успела прижаться к камням, как снова раздался взрыв. Вода бурлила, скафандр гудел и бился о камни. Я попыталась уцепиться за выступы скалы…
— Вперед! Теперь — вперед!
Я оттолкнулась от скалы и включила двигатель. Завитаев ждал меня.
— Быстрее! Все сюда!..
Прожекторы с трудом пробивали мутную воду. В трех — четырех метрах уже ничего не было видно. Мы поднимались плечом к плечу, держа пистолеты наготове. Но пауки исчезли. Выход из кратера был свободен.
Через двадцать минут, когда мы приближались к “Динго”, я почувствовала сотрясение воды: как будто кто-то несильно толкнул меня. Это внизу, в шахте, взорвался атомный заряд, открывая путь магме…
С утра ветер гонит над океаном серые тучи. Временами они опускаются совсем низко, к волнам. В двух километрах на север — с ходового мостика “Иркутска” видно далеко — грохочет вулкан. Его окутанная дымом вершина уже поднялась над водой. Это произошло на третий месяц после начала извержения. По ночам багровое зарево освещает океан. Днем клубы пара и дыма поднимаются высоко в небо.
Извержение продолжается. Островок растет. За сутки он увеличивается на пять тысяч квадратных метров. Завитаев говорит, что извержение закончится через месяц, не раньше.
Я стою на мостике “Иркутска”. Корабль режет побуревшие от пепла волны. Воздух пропитан запахом серы. Нужно уйти вниз, в каюту. Но мне не хочется уходить. Я смотрю на созданную человеком Атлантиду и думаю о сказанных когда-то Завитаевым словах: “Слишком много знали — и потому погибли… Меня такая философия не устраивает. Я за другой принцип: много знали — и потому создали Атлантиду…”
УРАНИЯ
Я не люблю, когда люди теряют голову в трудных обстоятельствах. Горы требуют спокойного сердца и ясного ума. Из тридцати четырех спасательных экспедиций, в которых я участвовал, семь пришлось предпринимать только потому, что люди теряли выдержку и делали глупости.
Тридцать пятая экспедиция началась с радиограммы- путаной, на три четверти состоящей из бессвязных призывов о помощи. В этой радиограмме, подписанной начальником высокогорного астрофизического пункта, почему-то упоминалась вторая луна — да, именно вторая луна! — и говорилось, что астроном Закревский заблудился в горах. Когда и в каком районе заблудился астроном, какое у него снаряжение, начаты ли поиски — об этом не было сказано ни слова.
Мы вылетели на вертолете вдвоем — я и пилот Леднев — в половине четвертого утра. На сбор спасательной партии требовалось часа два-три, а я не хотел терять время. Весной Памир коварен: частые обвалы, ползущий, липкий, как пластырь, туман, внезапные метели, короткие и жестокие, — тут каждая минута может стать решающей.
