Наталия Мазова - Золотая герань, или альтернативная история просто Марии с элементами фэнтази
* * *
ПОСЛЕСЛОВИЕ
В феврале Имару Юлантису пришло долгожданное приглашение возглавить кафедру органической химии в Дверисском текстильном институте. Сразу начались хлопоты с продажей квартиры в Алдонисе, с переездом...
И тогда же, в конце февраля, последний анализ окончательно подтвердил Мара беременна.
Никто, даже ее строгая мать, и в мыслях не имел осуждать ее. Ну, побаловалась девушка с парнем, на то и молодость дана - но чтобы не сработали противозачаточные таблетки! Семья и подруги, гинеколог и руководитель диплома - ее жалели все, глядя на ее пока еще плоский живот такими глазами, словно не новая жизнь таилась там, а страшная раковая опухоль...
Мать даже предлагала аборт, но врачи были непреклонны: первая беременность, да при таком безупречном здоровье, когда можно троих... Будет рожать! А уж после родов... там видно будет.
Саму Мару эта жалость сначала удивляла, потом начала оскорблять. Почему никто не понимает, какое это счастье - получить от любимого такой верный залог, такой драгоценный подарок! "Будет сын", - определили врачи в конце марта, и Мара тут же решила, что назовет его Лодор, в честь отца.
Сын Лазора... его маленькая копия...
Беременность переменила ее - она стала задумчивой и рассеянной, словно все время прислушивалась к биению новой жизни в себе.
По-прежнему усердно работала над дипломом, просиживала положенное число часов в Государственной научной библиотеке, не уклонялась от работ по обустройству новой квартиры - но все это словно скользило мимо нее, она была здесь - и не здесь. Ей прощали и это - причуды беременных женщин известны всем.
А за спиной покачивали головами - ай-яй-яй, как жалко, такая славная девушка и попала в такую беду!
Странно, но рождественский бал и последующий вечер любви как-то размылись, потускнели в ее памяти. Зато последний день и все, что было до отъезда Лазора в Руту, помнились совершенно отчетливо. Мара часами перебирала в памяти эти воспоминания, восстанавливая в подробностях каждую прогулку, каждый диалог, каждое его прикосновение...
А писем от Лазора не было и не было. Раз в неделю Мара заходила в свою старую общагу, но ее ждал один и тот же ответ: "Какие могут быть письма, вы же выселились!"
"Проклятье! До чего не ко времени эта новая квартира!" - думала Мара в отчаянии. "Может, и пишет - но где я, а где эти письма!"
Дважды она посылала Лазору свой новый адрес на ящик до востребования в Плескаве - бесполезно.
Неужели... неужели она была для него всего лишь мимолетным увлечением, с глаз долой - из сердца вон? Неужели он уже забыл ее? Да нет, разве можно забыть ТАКОЕ! Наверное, забегался, замотался в своей редакции и даже минутки нет, чтобы забежать на почту и сунуть в окошечко зеленый паспорт...
Земля с воспаленной кожей... "А небо, ее любимый, глядит на нее равнодушно, подругу свою не желая прикрыть одеялом снега..."
"Как я на нее похожа!" - горько думала Мара всякий раз, когда спрашивала очередного своего знакомого о когурийской поэтессе XIV века Йе Мол. Но никто не знал такой поэтессы, а ей так хотелось где-нибудь найти и прочитать ее стихи...
Один раз она забрела в старый букинистический на набережной Дверивы, где книги стояли в открытом доступе на обшарпанных полках. Йе Мол не оказалось и там, но на одной из полок она наткнулась на маленькую книжечку с надписью на обложке: "Культурное наследие Ань Вэя. Лю Тун Старшая, "Двадцать семь признаков боли".
Ань Вэй, конечно, не совсем Когури, зато автор тоже женщина... Мара наугад раскрыла книжечку - и тут же ее взгляд наткнулся на строки:
Нечаянно касаешься руки, Скользящий взгляд, неловкая походка Твое волненье выдают.
Едва ли Забуду ночь в исходе декабря, Что до сих пор смениться медлит Утром...
Не раздумывая, Мара схватила с полки книжечку и кинулась к кассе.
Зима в этом году долго не хотела уходить: снег таял и снова выпадал, оттепель сменялась холодами... Сейчас была уже первая декада мая, но мир все еще оставался пыльным, и почки на деревьях набухли, а раскрываться и не думали.
Земля жаждала дождя - но его все не было и не было...
Мара дождалась, пока отец и мать уснут, завернулась в шерстяное покрывало и вышла на лоджию. Их новая квартира была на первом этаже, и голые ветки сирени и рябины протягивали к ней руки сквозь еще не застекленные квадратики рам.
Она опустилась в старенькое раскладное кресло и раскрыла "Двадцать семь признаков боли", успевшие стать ее молитвенником за эти пять недель.
Пять недель... Пятый месяц ее беременности.
Книжка была заложена фотографией Лазора - единственной, которую оставила ей Генна. Из жалости или она просто за что-то зацепилась в сумочке - сейчас уже не узнать.
Когда Мара обнаружила кражу, то неделю не могла прийти в себя от такого вероломства. Потом сообразила, что у нее остались негативы, сдала их на повторную печать, но и здесь подстерегала ее неудача: не только не сделали фотографий, но и безнадежно испортили негативы... Хоть плачь!
Только самая первая фотография и осталась: на галерее Плескавской крепости, вполоборота, с взлохмаченными медовыми кудрями и чуть виноватой улыбкой...
Отрада и мука мне думать о нем постоянно.
И прочие все наслажденья забыты беспечно.
Одним лишь желаньем охвачена: взор его встретить.
Но тонкими пальцами боль прикасается к векам, Мешая мне видеть...
С улицы падал свет фонаря - Маре вполне его хватало. Она торопливо перелистала книжку, ища любимое... Да, вот оно, под номером двадцать четыре:
Что в одиночестве моем, любимый, Мне помешало думать о тебе?
Влюбленных смех и поцелуев звуки, Что с улицы слышны.
Не для меня По лунным нитям мотыльки ночные С небес спустились.
- С тех пор, как тебя нет рядом, мне горько об этом помнить, - тихонько прочитала Мара, глядя на соседнюю страницу. - Старательно каждый вечер пытаюсь забыть об этом...
Ночь молчала. Но странно напряженным было это молчание - словно там, во тьме, кто-то чего-то тревожно ждал...
Она снова зашептала, словно заклинание, водя по странице уголком фотографии:
- Мака дурманнее взгляд твой и речи, Розы нежнее губы скупые.
Воспоминаний букет, перевитый Жесткой осокой, руки мне режет.
Чертополох открывает под утро Взгляд свой лиловый, но кто мне ответит:
Что за цветок расцветет в моем сердце В день, когда снова с тобою увижусь?
...странно, раньше она как-то проскальзывала мимо этого стихотворения, но сейчас словно кто-то нарочно заставил ее обратить внимание именно на него...
- Что за цветок расцветет в моем сердце? - растерянно повторила Мара, слепо глядя в ночь.
- Не спрятать голодного взгляда под затканным звездами газом... Не спрятать греховных мыслей под вымученной насмешкой... Не спрятать имя Мария под скромным вседневным Мара и тела не упокоить под грудой опавших листьев... боже мой, что это, это ведь не Лю Тун! Восемь строк, это же лисан! Это... Йе Мол? Или я сама?!
