М Валигура - Кольцо Афродиты
Нижняя губа Ефима Парашина выпячена вперед и прикрывает верхнюю.
Волосы Ефима Парашена выстрежены под машинку стригучим лишаем; это придает Ефиму Парашину несколько проплешин на затылке.
Уши Ефима Парашина напоминают ракушки - рапаны ( если вы знаете, что такое ракушки-рапаны ). Фима прикрывает их наушниками, из-за чего кажется, что уши у него двойные. Со стороны может показаться, что Фима слушает музыку, но это не так. Фима не слушает музыку, хотя пристальный наблюдатель наверняка заметит, как припухший фимин язык переваливается в промежутке между верхней и нижней челюсью - то Фима подпевает своим до невозможности мерзким голосом. До невозможности, потому, что голос этот невозможно описать.Представте себе яростно ворчащего медведя-гнома, смешайте это ворчание со звуком открывающейся двери и придайте полученному синтезу самый мерзкий тембр, который только можно себе вообразить...
Одним словом, нужно прикладывать аудиокассету.
(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ )
-........................................................................ ................!
- недовольно проворчал Парашин, завидя меня.
- Привет, Фима,- ответил я.- А я к тебе.
- Удивительное дело,- буркнул Фима.- Я так и подумал. Хочешь чачу?
- Чачу - Рогову,- отмахнулся я.- А налей-ка ты мне, мил друг Ефим, коньячку .
Рогов, неровно сидящий напротив меня, неодобрительно посмотрел на коньяк и подлил себе чачи.
- Тебя Клава искала,- сказал я ему.
- Что говорила?- поинтересовался Рогов.
Я, насколько мог подробно, передал содержание пылкой клавиной речи.
- Ну, горбатая, загнула,- рассмеялся Рогов.- Ефим, наливай,- Рогов подставил опустевший стакан.
Добряк Парашин не заставил упрашивать себя дважды, налил чачи Рогову и коньяку мне и себе.
- Хитрый ты, Фима,- подъебнул Парашина я.- И коньяк у тебя, и чача. Где берешь?
- Покупаю,- соврал Парашин,- а что?
- Где покупаешь? Весь Город страдает под безводочным бременем " Арапчая ", а он, видите ли, покупает. А ну, колись!
- В коммерческих и покупаю,- пожал плечами Паращин.- Там тебе и водка, и коньяк, и чего хочешь.
Два стакана коньяка уже приятно хлопнули меня по мозгам, и я, подражая Дику Трейси, поднялся во весь свой богатырский рост, брезгливо ухватил маленького Фиму двумя пальцами за шиворот и загрохотал:
- Откуда у тебя столько денег, гниль-Парашин?
Фима обиделся.
- Сам ты Парашин,- неожиданно сказал он.- А деньги здесь не при чем. Людей надо знать. Человек человеку - друг, понял? Мне бесплатно дают.
- Эти -то жлобы из лальков - и бесплатно?- удивился я.
- Почему из ларьков?- вспыхнул Парашин.- Шофер Ваня Тургенев, кореш мой, душа. Он этот коньяк из Городской базы по ларькам развозит...
- С какой-такой базы?- оживился я, почуяв свежий след.
- С какой надо, с такой и базы. С Городских продовольственных складов.
- Так оттуда ж по магазинам развозят! - ахнул я.
- А Ваня по ларькам, Тургенев. Кореш мой, душа. Прихожу к нему, сажусь и смотрю в глаза, долго-долго. Потом говорю: "Здравствуй, Ваня". А Ваня, кореш, мне: "Ой, Фима, не воняй". А я ему: "Да побойся Бога, Вань! Какая вонь между друзьями!"
Тут Ваня, душа, почему-то за живот, и ну валяться по полу. Я говорю: "Вань, да ты пьяный, что ли?" А он: "Ой, не могу! Ой, Фима, подвязывай!" И вот посидим мы с ним так, поговорим минут десять, а потом кореш мой убегает в подсобку, приносит ящик коньяку, ставит: "Бери, Фима, только уебывай!" Ваньке Тургеневу для меня ничего не жалко. Вот что значит кореш. А ты - деньги, деньги!
Фима зарылся носом в стакан и с благодарностью хлюпнул.
Для разнообразия я решил попробовать чачи. Чача воняла, как Фима, обжигала горло, тревожила желудок.
- Тазик - там,- сказал Фима.- А если хочешь, можно и в окно.
- Спасибо тебе за все, Ефим,- зеленея, выдохнул я.- Передавай привет Ване своему Тургеневу. Я пошел.
Прямо от Парашина я выбежал во двор - за глотком свежего воздуха.
Проблевав-шись на помойке и спугнув парочку нерестящихся котов, я почувствовал себя лучше. Чача меня покинула, а коньяк еще плескался на уровне глаз и звал к действию. Я сел на трамвай и покатил к Городским складам.
ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Городские склады представляли из себя ряд длинных одноэтажных бараков, обнесенных колючей проволокой. Полосатый шлагбаум поднимался и опускался, впуская и выпуская грузовики и рефриджираторы.
(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ )
- Я к Ване Тургеневу,- сказал я на проходной.
- А ты кто?- спроси л меня вахтер -- старик на деревянной ноге с медалями.
- Кореш его.
- А звать тебя как?
Я подумал и соврал:
- Ефим Парашин.
Вахтер зажал нос.
- Подожди здесь,- гнусаво проговорил он.
После чего принялся накручивать диск телефона.
- Седьмой склад?- загорланил он гайморитным голосом.- Ваня еще не уeхал? Дай ему трубочку. Ваня? Тут к тебе кореш пришел. Ефим, говорит, Парашин. Пустить?
Проходи,- старик отчаянно замахал мне рукой.- Да побыстрей!
Я шмыгнул на территорию базы. Поплутав между огромными холодильниками, забитыми бараньими тушами, я не без труда нашел седьмой склад. У склада стоял грузовик, и люди в синих халатах грузили на него ящики с водкой и коньяком.
Кабина водителя пока пустовала. Я закурил сигарету, ленивым шагом подошел к машине и забрался на водительское место. Конечно, неплохо было бы угнать грузовик и получить при этом ресурс водки навсю оставшуюся жизнь.
" Десять на десять - сто,- вычислял я,- пять ящиков в высоту - пятьсот, на двадцать - десять тыщ. Десять тыщ бутылок - на первое время хватит." Но грузовик я угонять не стал, поскольку, для начала, не умел водить машину. Вместо этого я распахнул бардачок и обнаружил там пачку путевых листов, накладные, а так же одну (1) бутылку " Столичной " водки, которую запасливый Ваня припрятал на дорожку. Все это вместе взятое я распихал себе по карманам и поспешно вылез из кабины. Люди в синих халатах продолжали грузить водку, шофер Ваня Тургенев по-прежнему скрывался в складах. Я решил, что миссия моя на базе завершена и поспешил неторопливо удалиться. Однако через проходную не пошел - подлез под колючей проволокой, извозившись в пыли и слегка подрав рубашку.
ФИЛОСОФСКОЕ РАССУЖДЕНИЕ У Вильяма Шекспира была борода. Прекрасная бородка в испанскoм стиле была у Мигеля Сервантаса Сааведры. С другой стороны у Гете и Шиллера уже не было бороды, как и у романтически настроенного Байрона. Пушкин носил бакенбарды, а бороду - нет. У Лермонтова из всeй бороды пробивались лишь маленькие смешные усики над верхней губой. У Гоголя усы были куда приличней, к тому же имелся хороший архидлинный нос, а бороды не было Зато у Льва Толстого борода была.
Бородою щеголял Достоевский. Отличная борода была у Тургенева. А вот у Маяковского не было. Обидел Бог бородою Блока. Совершенно безбородым скончался Джек Лондон. Зато у Хемингуэя к старости пробилась какая-никакая борода.
