М Емцев - Ярмарка теней
- Сейчас вас вызвали, а завтра вы в библиотеке.
- Совершенно верно. До свиданья.
До свиданья, Зиночка. До свиданья, умница. Светлая голова, золотое сердце, волшебные руки и толстый слой краски на нежной девичьей кожице. Дай бог тебе сегодня вечером отличного партнера на танцульках.
Не знаю уж, что меня так пришибло, но я еле волочил ноги. Я, казалось, и думать забыл о предстоящей встрече с женой и весь как-то окаменел. Мне было трудно дышать, ребра скрипели и двигались медленно, тяжело, будто заржавели.
Скованный, напряженный, точно в гипсе (только голова свободно вращается), я шагал по Нескучному саду. Людей было мало, почти никого из молодежи, лишь пенсионеры, рассевшись поодиночке, стеклянными глазами смотрели перед собой.
Я прошел по дорожке, усыпанной красным толченым кирпичом, вниз, туда, где виднелись серое одеяло Москвы-реки и новые светлые здания на Фрунзенской набережной.
Я шел по тем местам, где мы с ней проходили тысячу и больше раз и словно видел все впервые. Ровная, плотная, точно ковровый ворс, трава под деревьями и на лужайках была ослепительно зеленой, как будто ее только что выкрасили масляной краской. Меж стволов и веток висели похожие на клочья ваты облака. Спускаясь вниз, я заметил баржу. Она казалась неподвижной, от нее на воду падала глянцево-черная тень. На смоленом носу баржи цвели кружевные блики.
Из кафе "Дарьял" вырвался шашлычный запах и повис огромной прозрачной грушей. Чадный, душный запах шашлыка у меня почему-то очень прочно связан с гнилостным дыханием морского берега, грязными от бесконечного отрывания мидий пальцами, крупнокалиберной дробью дождя, порывами холодного ветра и какой-то удивительной бодростью во всем теле.
В Зеленом театре вечером должен был демонстрироваться итальянский фильм. У кондитерского киоска собрались женщины, на скамейке у пруда я заметил двух отличных девушек, лебеди были похожи на плохо выкормленных гусей, а утки казались неживыми, они застыли на воде, как чучела.
Ресторан "Кавказский" напоминал колхозную кузницу. Он дымился, как паровой котел перед взрывом. У его входа уже собралась небольшая толпа, которая оживленно комментировала поведение тех, кто сидел за столиками:
- Эти вторую бутылку заказывают. Долго просидят.
- А энтот шашлык ест - как доклад о любви и дружбе читает. С тоски помрешь.
Я сделал поворот, на меня коршуном упала тень большого колеса обозрения, и я увидел Веронику.
Она была в шерстяном, болотного цвета костюме, который мы покупали вместе с ней в универмаге "Москва". Прическу она изменила, темно-русые волосы с одного боку спускались почти до плеч, а левая сторона была зачесана и освобождала чистый выпуклый лоб, отчего казалось, что один глаз у нее больше, чем другой. Она выглядела бледной и усталой, взгляд напряженный, чужой.
Наталкиваясь на прохожих, я медленно двигался к ней навстречу.
- Здравствуй.
- Здравствуй.
Как давно мы не виделись! Боже мой, как долго мы не виделись!
- Я прямо из редакции, - сказала она с расстановкой. Она не смотрела мне в глаза. - Хочу есть. Пойдем куда-нибудь посидим.
Оказывается, я помнил ее голос, ее лицо, дрожание губ так, будто мы вчера расстались. Я думал, что забыл. Это меня потрясло, и я снова разволновался.
Ресторан лениво раскачивался в такт проходившим за окном речным трамваям. Это был плавучий ресторан. Мы сидели друг против друга и молчали. Тишина была нестерпимой и вязкой. Я несколько раз порывался что-то сказать, но так и не смог. У меня не было в голове ни одной самой завалященькой мысли, а в горле пересохло, как перед ответом на экзамене.
Она тоже молчала, закрыв глаза и часть лица руками. Волосы свесились, словно пролились на полиэтиленовую скатерть.
- Две рюмки коньяка, - сказала она подошедшей официантке.
Теперь я увидел, что глаза ее сильно блестят. Сейчас заплачет, подумал я. Но она не заплакала.
В полном молчании мы выпили коньяк, съели салат из помидоров и стали дожидаться второго блюда. Она достала из белой сумочки пачку болгарских сигарет и закурила.
- Будешь?
Я отказался. Я уже год как бросил курить и не считал, что нужно начинать все сначала.
- Ну, вот что, - сказала она, стряхивая пепел в тарелку из-под салата. - Я пришла тебе сказать, что ты можешь вернуться.
Я посмотрел на нее. Все же удивительный человек моя жена. Как бы я ее ни любил, сколько бы я ни тосковал по ней, стоило ей раскрыть рот и произнести несколько слов, чтобы я начинал вздрагивать от смутного чувства раздражения.
- Почему ты решила, что я готов это сделать?
- Я не знаю, что ты собираешься делать. Я знаю, что мой долг сказать тебе это. А ты уж сам решай.
- Это, конечно, для меня большая честь.
- Еще бы! После того, что ты натворил...
- ...меня великодушно прощает и принимает в свое лоно здоровая советская семья?
- Да, мы прощаем тебя.
Она чуть охмелела и начала косить. Взгляд ее стал близоруким и растерянным. С моей точки зрения, это был запрещенный прием. Она же знала, как я умилялся и любил ее такую "косенькую" и беспомощную. Я окончательно разозлился.
- Тогда придется купить пять пар темных очков, - запинаясь, сказал я.
- Зачем? - искренне удивилась она.
- Одни - отцу семейства, другие - его супруге, третьи - шурину, четвертые - бывшей жене, пятые - мне. Словом, всем!
- Но зачем?
Я наклонился и через стол заглянул ей в лицо:
- А как же мы будем смотреть друг другу в глаза? После той грязи, которой мы друг друга поливали, нам, наверное, будет несколько неловко встречаться, а тем более жить в одной квартире?
Она посмотрела поверх меня, поверх всех голов, что возвышались над столиками в зале; она смотрела на белую деревянную стену сзади меня. Мне показалось, что она начала трезветь.
- Мало ли что бывает, - сказала она. - А потом, мы можем не жить там. Ведь ты сейчас...
Она не досказала. Но я понял. Они уже метят на мою новую квартиру. В мое тело воткнули сразу десяток иголок и начали откачивать кровь. Я чуть не задохнулся от ярости.
- Даже под страхом смертной казни я не вернусь к тебе и к твоим родителям!
Она взглянула на меня и торопливо погасила сигарету. Рука ее нервно скользила по пепельнице. Я не видел своего лица, я не знаю, каким оно было, но я видел его отражение на лице жены. Очевидно, оно было страшным.
- Не пойму, за что ты нас так возненавидел, - сказала она. Губы у нее дрожали, но она мужественно старалась смотреть мне прямо в глаза.
- Я был вашим рабом. А когда рабы любили хозяев? Я не дядя Том.
Я как-то сразу успокоился и решил выложить все, что я о них думаю. За эти месяцы я много передумал. У меня развилась и созрела целая теория насчет семейства моей женушки.