Игорь Астахов - Чужая дуэль
Околоточный прислушался, и снова поднял руку с колоколом, но тут скрипнула дверь и в щель несмело просунулась прилизанная голова:
— Звали, Петр Аполлонович?
— Опа! — бросив колокол на стол, с размаху хлопнул себя по ляжкам Селиверстов. — Явление Христа народу! Нет, ну ты посмотри?.. Зва-а-а-ли, Петр Аполлонович, — пискляво проблеял он, передразнивая Никодима, и тут же, подавшись вперед, взревел разъяренным медведем. — Да вас, аспидов, пока дозовешься, либо сам сдохнешь, либо кто прибьет!.. Где с утра шлялся, скотина!..
— Да я… — заскулил Никодим.
— Что я?!! — перебил его околоточный. — Снова Клавку по углам тискал, вместо того, чтобы делом заниматься! Дождешься ты у меня, переведу в помощники городового! Будешь по ночам пьяных с улиц таскать!
Никодим стоически пережидал гнев начальства. Стоял, не поднимая глаз, всем видом выражая покорность подчиниться любым репрессиям.
Я немного похихикал в кулак над рассчитанным на публику разносом, а затем решил напомнить о себе:
— Петр Аполлонович, ты бы насчет Стахова распорядился, а?
— Тьфу ты черт! — Селиверстов с грохотом задвинул ящик, в котором до лучших времен упокоился колокол. — Не доводи до греха, Колесников, ой не доводи!.. Слышал? Стахова сюда с вещами, мигом! Одна нога здесь, другая там!
Никодима снесло выполнять распоряжение, а околоточный, подперев щеку, пригорюнился:
— Нет, ну вот ты мне скажи, как с такими болванами работать? Ведь ему что в лоб, что по лбу. Может их пороть, как при Петре Алексеиче, а, Дмитрич?
Я вздохнул, припоминая элементарные принципы управления коллективом, и решился, пользуясь моментом, немного просветить Селиверстова:
— А ты, Петя, не пробовал каждое утро своих вояк собирать, задачи им конкретные ставить, а вечером исполнение спрашивать? Ты попробуй. Смотришь, через месячишко и первый результат в виде раскрытых преступлений появится. Только делать это нужно каждый день, без перерыва. А кто не справляется засветло, пусть ночью пашет, или грешит в воскресенье. Полагаю, за это Бог простит.
— Слушай, — околоточный озадачено почесал в затылке, Ну, ты голова! Прям завтра с утра и начну.
— Вот-вот, правильно. Только до завтра не забудь.
— Не забуду. Не дадут, — потух расправивший, было крылья Селиверстов, — опять напоминалка при генеральских эполетах опять к нам собирается.
— Все по Прохоровскому сынку? — внутренне напрягся я.
— Ну, по нему-то в первую очередь. Да и вообще по всем нераскрытым убийствам холку мылить. Таким макаром как бы самому в городовых не очутиться.
— Слушай Петя, так у тебя что, совсем глухо? — я подпустил в сочувствия голос.
— Глуше не бывает. Ни одной зацепки, — окончательно скис околоточный.
Я в задумчивости прищурился на него:
— Давай-ка так. Мне сегодня с рыжим дай Бог разобраться, а завтра… А завтра ты мне дай полистать материалы по этим убийствам. Глядишь, свежим глазом, может, что и высмотрю.
— Так ты это, правда что ли, в сыске понимаешь? — с неподдельным изумлением вылупился на меня Селиверстов.
Я усмехнулся, выдержал паузу, потом подошел к нему вплотную и зашептал в ухо:
— Понимаю, Петя, еще как понимаю. И даже больше, чем ты можешь себе представить. Ты что же, думаешь, Прохоров меня за красивые глаза нанял?
Селиверстов, обхватив голову руками, тяжело задумался, упершись невидящим взглядом в стол, потом поднял похолодевшие глаза на меня.
— Хорошо. Мне деваться некуда. На волоске подвешен и готов хоть от черта помощь принять. Только имей ввиду, — он запнулся, какое-то время собирался духом, и дрогнувшим голосом продолжил: — Как только я покажу тебе материалы следствия, сразу совершу должностное преступление. Проговоришься кому, и мне сразу конец. Тут уже не разжалованием пахнет, а каторгой… Это раз… А два, если что-то накопаешь, то никаких самостоятельных шагов предпринимать не будешь. Это условие обязательное. И ты мне дашь слово чести, что его соблюдешь.
Я отечески похлопал околоточного по плечу.
— Трепаться о нашей договоренности, Петя, не в моих интересах. Предпринять что-то самостоятельное, тем более. Несмотря на высокого покровителя, я лицо частное, то есть руки у меня коротки. Нам в самый раз в паре поработать. Помочь друг другу. Посему все условия твои принимаются… Нет, конечно, если хочешь, могу поклясться, — я демонстративно оглянулся. — На чем там у вас божатся? На кресте, на библии?
Селиверстов примирительно махнул рукой, оттаивая.
— Да ладно, брось. Я тебе и так верю. Сердцем чую, — он постучал кулаком по левой стороне груди, — Искренне говоришь.
Я отвернулся к окну и перевел дух. На первых порах вроде все складывалось удачно. Мне без особых проблем удалось найти решение задачи, как оперативно добраться до материалов, находящихся в распоряжении полиции.
Не разреши я этот вопрос, пришлось бы потратить уйму времени на сбор первоначальной информации. А интуиция подсказывала, что раскачиваться-то мне как раз и некогда…
Не прошло и получаса, как Никодим соизволил привести Стахова. На свету Андрюшина физиономия производила потрясающее впечатление. Уже успевшие позеленеть синяки делали его похожими на обросшего рыжей бородой индейца в боевой раскраске. Я даже порадовался своей предусмотрительности по поводу закрытого экипажа.
Стахов же, переминаясь у входа, тискал в руках потертый малахай и исподлобья мрачно зыркал по сторонам. Набравшись смелости, заканючил, обращаясь к околоточному:
— Барин, сколь еще в каталажке держать будешь, а? Уши без табака пухнут. Клопы всю кровь выпили. Безвинно мучения принимаю. Истинный Бог, — он троекратно перекрестился. — Без вины. Грех тебе, барин.
— Стахов, не дерзи, — миролюбиво отозвался Селиверстов, раскачиваясь на задних ножках стула. — Кто в непотребном виде по улице шатался? Кто драку затеял, а? Это ж, до какого состояния надо было нажраться, — околоточный, посмеиваясь, повернулся ко мне, — чтобы к первому в округе кулачному бойцу прицепиться? Тот от подобной наглости настолько опешил, что даже умудрился плюху пропустить. Так до сих пор фингалом и светит.
— Ага, — тут же откликнулся Андрюха, — он то тока с одним фингалом, а у меня вона до сих пор рожа как подушка. Еще не известно, кто из нас больше потерпел. Однако он то по свободе гуляет, а я вона в неволе маюсь.
— Ух, и надоел ты мне, Стахов, хуже горькой редьки — как от мухи отмахнулся от него Селиверстов. — Уже не маешься. Вернее, маешься, но не у меня, — это околоточный решил подыграть, догадываясь, зачем мне понадобился рыжий обормот. — Тебя забирает господин Исаков, и делает с тобой все, что захочет. Ясно?
