Александр Казанцев - Тайна загадочных знаний
– Я понесу тебя! – предложил Сирано.
Тристан улыбнулся, молча указав глазами на обыкновенную земную лестницу, круто поднимавшуюся вверх снаружи «вавилонской башни», уходившей в самое небо, ибо дожди здесь, как узнал потом Сирано, были только искусственными.
День, очевидно, более короткий, чем земной, клонился к вечеру. Еще не зашедшее местное светило казалось, как и на Земле при заходе, сплющенным, но обладало короной из колеблющихся языков пламени. А в небе появились сразу две луны. Одна полнолунным шаром висела над башнями, а другая, маленькая, бледная и ущербная, виднелась в самой выси небосвода, проглядывая сквозь облака, как месяц в последней четверти.
Вот к ней-то и надо было подняться Сирано с Тристаном по крутой лестнице, которую, конечно, не преодолеть с усталым сердцем.
Но все опять получилось не так, как наяву.
Едва они вступили на первые ступеньки, выяснилось, что по ним здесь не поднимаются, а они сами двинулись вверх, унося вставших на них все выше и выше.
Через каждые несколько ярусов приходилось переходить с лестницы на лестницу, чтобы подниматься и дальше к розовым облакам.
Башни казались исполинскими колоннами, подпиравшими небо, а лес у их основания – кустарником, в который слились сады и парки, разделенные просеками улиц. На них виднелись игрушечные самокатящиеся кареты и точки пешеходов. На васильковых водоемах плавали прирученные птицы.
Сирано мысленно старался себе представить Ольду, былую подругу Тристана. Как она встретит солярия, оставившего ее ради Долга?
Женщины Земли таких вещей не прощают. А солярессы?
Сирано смотрел с высоты на раскинувшийся перед ним простор и жалел, что в этом сне на этот раз ему не дарована легкость невесомости, он не может броситься с лестницы и пронестись над парками, улицами, водоемами.
Сирано только крепче сжал руку подавленного предстоящей встречей Тристана, стараясь вселить в него бодрость.
И вот на балконе, перед которым внизу словно расстилался весь мир, распахнулась дверь, и на пороге ее застыла Ольда.
Сирано воспринял ее как воплощение строгой и совершенной красоты, заслоняющей возраст, она была ожившей статуей, которой он грезил после посещения кардинальского дворца. Да, именно ожившей, ибо неповторимо прекрасна была не только ее очерченная легким одеянием фигура, лицо с прямым носом, продолжающим линию лба, невыразимо прекрасно было выражение испуга, радости, счастья, отразившееся на этом лице, когда расширились ее васильковые глаза, когда в непосредственном порыве, не замечая столь необычного для Солярии гостя, она бросилась к Тристану и совсем по-земному зарыдала у него на груди.
Это были слезы радости, столь человечной, понятной Сирано, что ему ничего не надо было объяснять о верности подруги герою, улетевшему для выполнения Долга. Все ясно было и Тристану.
Он изменился, помолодел сразу лет на десять, если не больше, улыбался, сиял, но молчал, не в силах вымолвить и слова.
На древнегреческом языке он объяснил, что его сопровождает житель далекой планеты Земля.
Ольда приветствовала Сирано тоже по-гречески. Оказывается, она изучила земной язык, и все проведенные вместе годы Тристан и Ольда говорили между собой только на этом языке.
Но более того…
Сирано, сняв свою нелепую здесь земную шляпу с пером, смущенно, отойдя чуть в сторону, любовался счастьем учителя. И вдруг ощутил на себе чей-то внимательный взгляд.
На него смотрела застывшая в проеме двери тоненькая соляресса. Ее темные, спадающие волнами на плечи волосы обрамляли бледное лицо, чем-то напоминающее материнское, но более подвижное, меняющееся, полное радостного восторга и любопытства, совсем еще юное, но поистине неземное, какое только и может привидеться во сне.
– «Долго как длилося утро и день возрастал светоносный!» – сказала, вернее, пропела она строку из Гомера.
Значит, и она, Эльда, дочь Тристана и Ольды, тоже знала земной язык, очевидно, общаясь на нем с матерью, вернувшись к ней после воспитания и ощущая как бы рядом отца.
Сирано был поэтом и оценил тонкость чувств соляриев.
Ольда перестала плакать, теперь глаза ее сияли.
Тристан взял за обе руки Эльду и радостным и изучающим взглядом рассматривал дочь.
А Эльда подошла петом к Сирано и, в свою очередь, взяла в свои маленькие нежные ладони его руки и, смотря в него, именно «в него», а не на него, своими бездонно черными глазами, опять сказала по-древнегречески, в подражание земным поэтам, соблюдая гекзаметр:
– Пусть счастье и радость встречавших коснется и гостя с Земли.
Сирано, чувствуя, как сильно забилось его сердце, смущенно склонил голову, поправив черную повязку на лбу.
И словно ожгло его воспоминание об индейской легенде и библейские строки о том, как «сыны неба входили к дочерям человеческим…».
А он для соляриев был «сыном неба»! Но может ли он мечтать о чем-либо подобном, не познав на Земле восторгов любви?
Глава шестая
Открывшийся Сирано де Бержераку мир Солярии был столь благоустроен, прекрасен, справедлив и многогранен, что знакомство с ним напоминало Сирано соединение его собственных грез с учениями любимых философов
Он был принят соляриями как равный, к нему относились почтительно и старались не утомлять любознательностью.
Живя в доме учителя, семья которого говорила на земном языке эллинов, к счастью, изученном Сирано еще в коллеже де Бове, он естественно познавал новый для него мир через Тристана, Ольду и особенно через юную Эльду.
Она, посвятившая себя воспитанию самых маленьких соляриев, взяла землянина на правах «несмышленыша» под свою опеку.
Став его первой наставницей, она стремилась показать ему свое знакомство с культурой далекой Земли, а потому говорила с ним на древнегреческом языке только «гекзаметром размеренными строками», подражая изученным ею поэтам Эллады.
Выходило это у нее так естественно и мило, что придавало ее речи особый, волнующий Сирано колорит:
– Нет в мире достойнее долга, чем воспитание соляриев малых, – певуче говорила она. – Они, как птенцы, что у вас на Земле или в древнюю пору у нас на Солярии. В сердцах, как забьются они, еще нет ничего. Расцвести они могут цветком доброты или черной гирляндой злодейства. И лишь воспитанье насытит их чувством и радостью братства.
– Ты совершенно уверена, Эльда, что все мы появились на свет неразличимо одинаковыми, и Природа продолжала создавать нас неизменными?
– Ты мыслью своей пронизаешь насквозь Конечно, права я отчасти, но все же… Вспомни, у вас на Земле каждый живет ценой жизни другого. Смерть съедобных питает вас всех. Убийство вам же подобных приносит желанные блага. В несчетных веках на Солярии нашей не знали убийств, «кровавая склонность» изжилась сама. От мысли одной, чтобы жизни лишить, здесь каждый из нас содрогнется. И если теперь я о том говорю, то лишь ради тебя в том себя принуждаю.
